Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
— Разве можно заставить ворону обелить свои перья? — спросил, наконец, Луций, обращаясь к старику, а потому чуть склонив голову в его сторону.
— Это вряд ли… — согласился тот. — Но для голодающего — и ощипанная ворона мало чем отличается от цыплёнка.
— Опять о голоде? Живот совсем прирос к хребту, раз не можешь говорить о другом? — раздражаясь, спросил Луций… успев, однако, подумать: «А ведь точно — вот на что похожа эта без конца подступающая тошнота… Так я просто всё еще голоден?»
Странно, но почему-то за последние дни он ещё ни разу не затосковал о еде. Даже завтрак ценою в две серебряных, принесённый чуть свет из трактира — весь без остатка уплёл Кривощёкий.
— Прости меня добрый господин… — повинился старик. — Ибо по старой привычке я говорю слишком туманно… и, уж конечно, не о полных животах мы с тобой толкуем.
— Так говори яснее! — поторопил его Луций. Он снова мучился от очередного тошнотного приступа, а потому и то и дело тягуче сплёвывал через тележный борт. — Не испытывай моего терпения!
— Людская молва говорит о тебе, что ты — не просто Болтун, но мастер над всеми Болтунами…
— Это так! — напыщенно согласился Луций, отирая слюну с подбородка.
— До сих пор ты был справедлив к тем, от кого принял Клятву… — продолжал старик. — Даже им… — и он поочерёдно кивнул на обоих возчиков, — ты платишь куда более щедро, чем они ожидают! И, хоть и воплощаешь совсем уж непонятные их умам дела — но не требуешь от них непосильного. Например — не требуешь вспоминать того, о чём они сами стараются позабыть…
Луций по-прежнему совсем не понимал, о чём он толкует. Ну, что ж… В эту игру можно играть вдвоём!
— Хороший хозяин и должен быть справедлив к преданным слугам… — туманно изрёк Луций. — А я — хороший хозяин!
— Это так… — не стал спорить старик.
— Тогда стоит ли плести из слов кружева, которые не смогут согреть тебя под таким-то дождём?
— Отлично сказано! — похвалил его старик. — Пожалуй, добрый господин, и я сам — не сказал бы лучше!
Симон снова хрюкнул на ходу.
— Так зачем ты искал меня здесь?
— Услышав о твоей доброте — мне тоже захотелось сделать доброе дело! Я шёл тебя предостеречь…
— Предостеречь меня?
— Именно так, добрый господин… Ибо те ваши дела, что я видел… ох, прости, не я — я-то совсем не любопытен! Но их видел сегодняшний хмурый день… — и старик широко обвёл вокруг себя руками. — И эти дела заставили его помрачнеть сильнее прежнего…
Старик кивнул на руки здоровяка-возчика:
— Я бы даже осмелился сказать, что ваши сегодняшние дела были столь же грязны, как руки золотаря после привычной ему работы.
Симон перехватил взгляд старика и, насупившись, широко отёр о вихляющийся борт свои перемазанные жёлтой глиной ладони.
— Мне всё меньше и меньше нравится тебя слушать! — угрожающе процедил Луций.
— Это и не удивительно, добрый господин! Правда не всегда бывает приятна уху…
— Ты наивен, старик — если веришь, что власть можно взять чистыми руками! — опять вмешался возчик.
— Очень может быть… Но твоему Хозяину было совсем не обязательно пачкать руки самому… О, добрый господин — прошу, выслушай меня до конца, — заторопился старик, на ходу привставая на цыпочках и тем почти равняясь с высотой Луциевого плеча. — Я надеялся, что встречу на этой дороге твоих… помощников… и собирался их уговаривать передать тебе мои слова. Но, вдруг увидел здесь то, чего никак не ожидал — тебя самого! Ты рискуешь, разъезжая здесь лично… Очень рискуешь!
— В этом городе не осталось ничего, способного нанести мне вред! — отрезал Луций.
— Ой ли… Или ты говоришь о тех, кто носит полосатое? Не забывай об иных цветах.
— Всего лишь люди! — с удивившем его самого призрением, сказал Луций.
— Ты ещё не слишком глубоко укоренился в камень, чтобы совсем не принимать их в расчёт…
— Чего б ты в этом понимал, скелетина! — снова не удержавшись, взъярился на него Симон. — Да ты хоть знаешь, кто перед тобой?!
— Знаю… знаю, раз читал Чёрные Книги! Тот, чья тень однажды будет распростёрта над всем городом… Но пока — это лишь господин на простой и слишком скрипучей телеге… Только что взошедший росток, ещё не ставший могучим, а потому — хрупкий, как все молодые ростки!
Симон снизу-вверх посмотрел на Луция, почти с ужасом — наверное, ожидал, что дорога под босыми ногами старика вот‑вот разверзнется, поглотит его, будто топкая трясина:
— Разреши, Хозяин, я выбью из него дерзость? Эй, душа в лохмотьях — ты говоришь сейчас с почтенным старцем, а не с каким‑то юнцом!
— Ты — очень силён, но при этом и глуп, лошадиный человек… — ответил ему старик… однако, опасливо заходя подальше за телегу. — Но — будь по-твоему… я не стану б этом спорить. Если так угодно Глине, то и я признаю за твоим Хозяином мудрость жившего долго…
Луций вдруг совершенно отчётливо увидел снисходительную улыбку — на миг мелькнувшую и тотчас скрывшуюся среди морщин.
— Для человека, босиком искавшего встречи со мной — не слишком ли дерзко ты говоришь? — едва сдерживая гнев, сказал Луций.
— Слова, призванные открыть глаза на истину — не могут быть дерзкими… — с деланным смирением возразил старик. — Посмотри на дорогу, что перед тобой, добрый господин. Если её покрыть ковровой дорожкой благостной лжи — станет ли она не такой ухабистой?
— А может… — вслух задумался Луций, кивком указав на враз оживившегося возчика. — Может мне и в самом деле стоит приказать ему, чтоб заострил ножом оглоблю, да надел тебя на неё, как заправское пугало?
И Симон, впервые за сегодняшний день — готовно и хищно ухмыльнулся себе в бороду.
— Тогда, добрый господин… — нисколько не стушевавшись от вида этой ухмылки, ответил старик. — Тогда ты останешься один в окружении тех, кто может рассчитывать только на быстрые ноги или крепкие кулаки. А ведь тебе понадобится ещё и удача… которую те, кто тебя окружил — уже без остатка растратили…
Глава 34 (скабрезная, как похоть наглеца, что тешит чресла, прикрываясь властью…)
— Чьё золото? — повысил голос жандарм, осадивший около них белую лошадь.
Землекопы мрачно смотрели куда-то в сторону… да и прочий ремесленный люд, понемногу собирающийся на дальнем конце улицы тоже молчал — глазел издали, не спешил подходить близко.
— Эй, кроты! — заорал всадник на землекопов, оборачиваясь к ним в седле. — Кого спрашиваю? Оглохли, что ли? Чьи это деньги на дороге?
Он был не простым жандармом, а в чине — неширокие
