Газкулл Трака: Пророк Вааагх! - Нэйт Кроули
Потолочная лампа камеры зажглась, бросив на сталь холодный круг, и в самом конце, в путанице заклепок, заслонок и засовов, зашевелились твари. Как фрегат Ордо Ксенос, судостроители оборудовали «Исполнителя Севериссимус» тюремной палубой, способной вместить зоопарк планетарного губернатора, и Фалкс наполнила ее ужасами. Здесь находились сущности, пребывавшие в заключении десятками лет: безымянные звери и кошмары в человечьем обличии. Они зашуршали, спеша убраться от неожиданно включившего света, затем вновь погрузились в угрюмую тишину. Но объект интересов инквизитора даже не пошевелился в цепях. Он лишь таращился на нее с неизменным вниманием, указывавшим на то, что и во тьме он наблюдал за женщиной так же пристально.
Как и обещалось, это был гретчин. Орочий зверь-раб, разделявший основы их биологии, но не имеющий такого... избытка формы. И все же, как всегда с их родом, он оказался больше, чем Фалкс ожидала. Если бы гретчин стоял прямо, то достал бы женщине до подбородка, и в нем определенно не было ничего детского. Он был тощим, с тонкими конечностями, но размах его рук был в два раза больше, чем у человека, а длинные кости его членов покрывали мускулы, столько же тугие и узловатые, как катачанская душеплеть.
Фалкс знала, что нужно быть осторожной, даже хотя существо скованно. Жизнь увела ее далеко от потасовок в барах, но из своих попоек она крепко помнила, что остерегаться нужно не здоровенных, задиристых бойцов, а подонков вот с таким телосложением. Тех, кто исчезнет в тот же миг, когда полетит стекло, а потом даст о себе знать рукой на горле или внезапным коллапсом легкого на острие ножа.
И даже в стылой клетке, пропитанной морозом пустоты за корпусом, он светился жизнью. От его плеч поднимались облачка пара, сбрасывая излишнее тепло метаболической топки, и женщина могла поклясться, что в тишине карцера слышит, как по его извивающимся венам бежит кровь. Фалкс скривила губы, посмотрев на его кривые зубы, хрящеватый длинный нос, рваные уши, похожие на крылья летучей мыши. Хотя лицо его было собрано на манер человеческого, сходство ограничивалось лишь схемой. Строение черепа под этой эластичной кожей было всецело отталкивающе чужим.
Пока Фалкс изучала своего пленника, его губы изогнулись в тонкой злобной улыбке, а голова медленно склонилась на бок. Он тоже оценивал ее. Инквизитор задумалась, что он видит? Старую женщину, если различия что-то значили для бесполой твари, с копной ломких волос, которые она когда-то красила в белый, но избавленная от этих хлопот с тех пор, как провела неделю, прячась под гнездом хрудов на Калиманте. Лицо, к которому часто применяли эвфемизм «внушительное», с подобной носу крейсера челюстью и худыми скулами. О нем – исполосованном шрамами, загоревшем под взглядами чуждых солнц и столь часто принимавшем выражение непокорного презрения, что оно осталось навсегда – Фалкс думала, как о суровом.
Но пока эти мутные глаза без зрачков осматривали ее в поисках, где бы сдавить, оцарапать, укусить, оно казалось слабой защитой. Кожу на голове начало щипать, там, где она соприкасалась с керамитом черепной пластины на загривке, и эти чары разрушил только грохот приближающихся к двери клетки тяжелых ботинок.
– Оно воняет, – ощерился брат Хендриксен, пригнувшись под притолокой и бросив на пол свой китель с будничным отвращением человека, приступающего к прочистке непокорной канализационной трубы. Старый рунный жрец не стеснялся в выражении эмоций. Над светло-зелеными глазами нахмурились похожие на шкуры средних размеров корабельных крыс брови, нос сморщился, отчего заплетенные как колокольные веревки усы дернулись, обнажив оскал шириной в человеческую ладонь.
– Вы не могли не привязывать его здесь до того, как мы начнем? – прорычал Хендриксен, закатав рукава формы и показав предплечья толщиной с голень грокса, с вытатуированными спиралями синих рун. – Мясо этим утром было неплохим, как и корабельные пайки, но у меня нет желания вновь почувствовать их вкус.
Несмотря на жалобы, Хендриксен не мог быть более безразличен ко всему происходящему. Он будто видел узника не как существо, а как задачу, и его рабочая брезгливость прогнала жуткое удушающее напряжение, наполнявшее помещение до его прихода. В самом деле, Фалкс находила, что противостоять тьме всегда проще, если рядом находится псайкер Адептус Астартес весом в четверть тонны, вне зависимости от того, как много тот ворчит. «И правда, не ведают они страха», – подумала она про себя, позволив уголку улыбки толкнуть шрам от какой-то забытой раны.
– Не думаю, что подобный запах можно смыть, Орм, – ответила Фалкс, впервые обратив внимание на свой нос. Хердриксен был прав. Гретчин вонял. От его подранной безрукавки несло плохо выделанной кожей, и больше на нем ничего не было, кроме странного, надетого поверх одежки ожерелья – куска высушенных сухожилий с нанизанными на него закругленными, неровными кусочками металла, раздвигавшего границы слов «ювелирное изделие». Каждая складка кожи твари была покрыта коркой жира и грязи и источала смрад застоявшегося, чужеродного пота. То был запах вида, для которого гигиена являлась концепцией неизвестной. Но под ним, почему-то еще нестерпимее, несмотря на тонкость, чувствовалась вонь более глубокая. Альгальная, будто от стоячего пруда или продуктовой фабрики мира-улья с плохой вентиляцией, и подчеркнутая сложными, изменчивыми запахами, напоминавшими о пролитом прометии.
– Думаю, будет хуже, если мы его вскроем, – сказал Хендриксен, ненадолго затмив лампу в клетке, когда прошел вперед, чтобы изучить гретчина получше. Даже в надетой вместо доспеха корабельной форме лишь с меткой старого Ордена, Хендриксен в несколько раз превосходил пленника по массе, но когда он опустил свое громадное, расписанное рунами лицо, чтобы рассмотреть тварь, та казалась безразличной. Фалкс едва не окликнула его, чтобы не подходил слишком близко, но прикусила язык. В конце-концов, Хендриксен был из Караула Смерти, даже хотя его текущие взаимоотношения с Милитантом Ордена были такими же смутными, как у нее с ордосом. Орм знал природу зверя так же хорошо, как она сама. Он мог не разделять ее осторожности, но он также не разделял ее человечности.
