Эхо Безмолвия - Никита Минаков

Люди, жившие здесь, были переселенцами с Земли. Давным-давно, ещё в начале экспансии человечества, они прибыли на Инглизу, надеясь обрести здесь новый дом. Но планета оказалась враждебной, особенно её коренное население — лотаки. Первые контакты с ними не заладились, случались конфликты, нападения, а затем люди просто отгородились, спрятались в лесу, отказываясь выходить за его пределы.

Они считали, что лотаки — жестокие создания, неспособные на мирное сосуществование. Может быть, в этом была их ошибка, но страх перед неизвестным оказался сильнее желания что-либо изменить.

Лили не знала, как всё было на самом деле. Она просто жила в этом мире, среди этих людей, среди их традиций и страхов, и думала, что так будет всегда.

Но судьба распорядилась иначе.

Лили с детства ощущала странную холодность со стороны матери. Не то чтобы женщина её не любила — скорее, она не умела показывать эту любовь так, как это делали другие родители в деревне. Она не прижимала её к себе, не гладила по голове, не рассказывала сказки перед сном. В её глазах не было теплоты, только усталость и нечто похожее на тревогу, словно она всегда чего-то боялась, даже если ничто не угрожало их спокойной жизни.

Она никогда не рассказывала Лили о своём прошлом. Всё, что девочка знала, — это то, что мать прибыла на Инглизу ещё ребёнком, в составе одной из первых групп переселенцев. Но почему она осталась в этой деревне? Почему не ушла вместе с теми, кто пытался наладить контакт с лотаками или отправился исследовать планету? На все вопросы Лили мать отвечала односложно или просто игнорировала их, будто даже думать о прошлом было для неё чем-то запретным.

Она не участвовала в деревенских праздниках, не носила венки на Празднике Инглизского Лета, не рассказывала сказок в ночь Тысячи Звёзд. Она была как призрак среди живых людей — всегда тихая, всегда отстранённая.

Однажды, когда Лили было семь, она всё-таки осмелилась заговорить о том, что её тревожило.

— Мама, я слышу шёпот, — тихо сказала она вечером, когда они сидели в тёмном доме, освещённом только слабым светом искусственного солнца, проникающим через маленькое окно.

Женщина даже не подняла глаз от своей работы — она чинила старую ткань, аккуратно сшивая разорванные края длинными стежками.

— Какой ещё шёпот?

— По ночам, — продолжила Лили. — Я слышу голоса. Они тихие, но они говорят. Они шепчут прямо в ухо.

На этот раз мать остановилась. Медленно, с лёгким раздражением она подняла взгляд и, не меняя выражения лица, произнесла:

— Ты слишком много мечтаешь. Найди себе дело, и у тебя не останется времени на всякие глупости.

После этих слов она снова опустила глаза на ткань, будто ничего не произошло.

Лили сжала губы, почувствовав, как внутри что-то сжалось.

Она хотела, чтобы мать сказала ей что-то другое. Что всё в порядке. Что она верит ей. Что она её защитит.

Но вместо этого — холод. Как всегда.

Лили с трудом вспоминала своего отца. Он ушёл в город, когда ей было пять, и с тех пор не возвращался. Мать не говорила о нём ни слова, будто он исчез из их жизней навсегда, словно его никогда и не существовало.

Родителей ей заменял старик, который появлялся в деревне то на несколько дней, то на недели, а затем так же внезапно исчезал. Никто не знал, откуда он приходил и куда уходил. Его называли дедушка Ву.

Он не был похож на остальных людей. В деревне жило немало бывших землян — светлокожих, темноволосых, с привычными лицами. Но дедушка Ву отличался. Его кожа была смуглее, чем у большинства переселенцев, а глаза — узкие, как две тонкие линии, в которых поблескивал живой огонь. Он говорил с акцентом, и Лили всегда думала, что он прибыл с каких-то дальних земель Земли. Может, из Китая? Или, как рассказывали старики, с одной из восточных провинций некогда существовавшего Советского Союза?

Дети побаивались его, а взрослые относились с уважением. Кто-то шептался, что он последний носитель древней мудрости, кто-то говорил, что он просто старик, потерявший свой путь.

Но Лили он нравился. Он был единственным, кто верил ей.

— Ты не сумасшедшая, девочка, — говорил он, глядя на неё своими глубоко посаженными глазами. — Эти голоса — твой особый путь.

— Какой путь? — спрашивала Лили, подбирая под себя ноги и смотря на него с любопытством.

— Путь Дао, — отвечал он. — Путь Великого Пути. Не все могут его слышать, но ты… ты рождена с этим даром.

— Но мама говорит, что я придумываю.

Дедушка Ву усмехался и качал головой.

— Твоя мать боится того, чего не понимает. Как и все люди.

Лили не до конца понимала, о чём он говорит, но когда дедушка Ву был рядом, голоса в ночи больше её не пугали.

Иногда мама уводила Лили в лес за ягодами. Это происходило поздним вечером, когда искусственное солнце в деревне уже погасало, и только серебристые лунные нити пробивались сквозь плотные кроны деревьев.

Ягоды, за которыми они охотились, росли у самого водопада Тихих Волн. Они были мелкими, похожими на крошечные рубины, и любили воду — их стебли тянулись к сырому воздуху, а листья блестели в лунном свете.

Лили не любила этот поход. Ей было страшно.

Спуск к водопаду был крутым, с узкими тропами, которые вели вниз по извилистым склонам. Они пробирались через густые заросли, где тени сплетались, как длинные пальцы, а корни деревьев, словно чёрные змеи, выступали из земли.

Мать шла впереди, молчаливая и сосредоточенная, а Лили шагала следом, крепко сжимая корзину.

В лесу всегда был шёпот.

Странные звуки, не похожие на ветер, словно кто-то прятался среди деревьев и следил за ними.

Иногда она слышала голоса — нечёткие, тягучие, словно вырванные из сна. Они не были угрожающими, но от них у Лили стыло в груди.

Она хотела рассказать об этом матери, но та всегда отмахивалась.

— Это просто ветер, Лили. Забудь об этом.

Они собирали ягоды молча. Лили сгибалась над кустами, чувствовала, как влажная трава холодит кожу, и украдкой бросала взгляд в сторону деревьев.

Казалось, там кто-то стоял.

Она закрывала глаза, чтобы не видеть.

Когда корзины были полны, они разводили костёр.

Ночь сгущалась вокруг, и тогда шёпот становился ещё громче.

Он разливался эхом между деревьями, сплетался с шумом водопада, шуршанием травы, потрескиванием дров в огне.

Лили укутывалась в покрывало,