Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна
Кажется чистым, условно. Солнечные блики щекотали ресницы. Было слишком хорошо, чтобы думать про всякую там идиотскую бытовуху. Камни холодили спину. Если перекатишься направо, то сможешь дотронуться до грубых веревок, ограждающих колокол, если потянешься налево, коснешься нагретой солнцем балюстрады.
Можно бы, но лень. Мартель просто лежал, навзничай, дышал, всем телом впитывая ощущение одиночества и запасаясь им впрок. Постепенно отслаивались и уходили в небытие, принадлежащие кому-то другому чувства и воспоминания. Болезнь и боль, страх перед смертью скорый, неотвратимый, чудовищный. Желейная слабость в дряблых мышцах, горечь во рту, мерзнущие ноги, негнущиеся пальцы, марива перед глазами.
Чужое, не его. Марцель, не поднимая век, уперся кулаками над головой, согнул ноги в коленях и медленно выгнулся, отчетливо чувствуя, как напрягаются мышцы. Секунду или две привыкал к новым ощущениям, затем начал осторожно переступать руками и ногами, выгибая позвоночник все сильнее. Нашел свой предел и опять растянулся на полу морской звездой.
Тело ныло, но приятно. В нем была жизнь. Глубоко вздохнув, Марцель открыл глаза. Да, и по росту, и по силе, и даже гибкости ему до того же Шелтона, как ползком до Шельдорфа. Тощий, костлявый. Марцель неосознанно задрал футболку и провел кончиками пальцев от низа живота вверх, до края ребер, потом еще вверх, машинально считая косточки. Ага, и пресловутых кубиков тоже нет, в отличие от Шелтона.
Еще часа три назад физическое превосходство стратега ощутимо давило на Марцеля. А теперь чистый кайф накатывал от одного осознания. Молодое, здоровое, «Моё тело». Ошмётки мыслей священника плавали на поверхности сознания, но уже не пугали. Марцель лениво перебирал их, придирчиво вдумывался, не окажется ли что-нибудь полезным для поисков Штайна.
Особенно интересной казалась одна «Ведьма должна сгореть». Она напоминала обрывок речи злодея из блокбастера. Интонации, тембр, всё такое насквозь показушное, пафосное, безумная, Марцель бы выкинул её из головы, если б не привязавшийся к ней странный набор сопроводительных эмоций и картинок. Темнота исповедальняя, растерянность, страх, стиснутые судорожно пальцы, прищемлённая бусинами чёток кожи на ладони.
— Это было на самом деле? — пробормотал Марцель. — Старик это действительно слышал? — Вот засада, а! Значит, где-то в округе живёт буйно помешанный с идеей фикс на Инквизиции и ведьмах, а мне тут просвечивать каждого второго. Ну, зашибись! — Ты с кем разговариваешь? — Сам с собой. Машинально и честно отозвался Марсель и подскочил.
Шелтон, ты уже закончил, что ли? Побочные размышления о ведьмах и Инквизиции благополучно отдрифовали в глубины подсознания. — Да. Самодовольная голова Шелтона торчала из люка в полу, словно существовала отдельно от тела. Подняться по лестнице до конца стратег не соизволил. — Идём, Шванг. Сестра Анхелика, этот кладезь полезной информации, посоветовала мне одну кофейню в первом переулке от главной площади.
Говорят, там кормят неплохо. Перекусим, а потом прогуляемся по городу. Будем лечить твои больные мозги. — Они неизлечимы, — фыркнул Марцель, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. — Смирись. Ты связался с психом. — С инфантильным психом. Ага. А мороженое в твоей кофейне подают? А сладкие булочки? Хватит кривляться, Шванг. Ты же не идиот на самом деле.
Да, разумеется, подают. Притихший было в полдень город, после обеда стал немного оживать. Около трёх закрылись немногие официальные учреждения, мэрия, полицейская станция, почта. Зато в пивнушках и кафе начал собираться народ. Причём в каждом заведении публика была своя, особенная, точно объединенное чем-то невидимым. Сосватанная монахиня-изобегаловка оказалась насквозь семейной, даже с отдельным детским меню, что для Хафельберга было редкостью.
Сами дети к величайшему облегчению Марцеля пока отсутствовали. Всё остальное — вычурную деревянную мебель, белые круженые занавески на окнах и такие же скатерти, искусственные пионы в вазах и прондительные лирические баллады, исторгаемые хриплым музыкальным автоматом — можно было и потерпеть. А развешанные по стенам лаковые миниатюры, женские портреты, то ли старинные, то ли стилизованные под старину, ему даже понравились.
Ну-с, что заказывать будем? — поинтересовался он, потирая руки, и тут же сам отобрал у Шелтона меню. — Дай сюда, я сам посмотрю. Ты вечно какую-то хрень выбираешь. — У-у-у, скукота какая. Мне пиццу с пепперони. — Обойдёшься, — полголоса парировал Шелтон и обернулся к официантке, обворожительно улыбаясь. — Пожалуйста, для меня крем-суп с шампиньонами и салат номер три, а для этого молодого человека бифштекс, двойную порцию овощей на гарнир и морковно-сельдерейный фреш. На десерт два кофе и…
А вот что бы порекомендовали вы? Официантка, полноватая молодая женщина, залилась помидорным румянцем. — Ну, парфе очень вкусное. Попробуйте. — Ой, оно к кофе не пойдет.
Она смущенно прижала к необъятной груди блокнот для заказов, словно закрываясь от Шелтона. — Ищу ягодный пирог, ничего? Мы с мамой его только час назад выпекли. Он остыть не успел, наверное. — Тогда ищу ягодный пирог. Две… Стратег наткнулся на красноречивый взгляд Марцелля и невозмутимо поправился. То есть, три порции. Концентрация обаяния Шелтона превысила опасный порог, и у девицы скоропостижно наступило отравление мозга эндорфинами.
Марцеллю стало противно, и он отвернулся. «Через две минуточки принесу…» Томно вздохнула официантка и забрала у стратега меню. «Если что-нибудь еще будет нужно, обращайтесь». «Непременно», — вежливо уверил ее Шелтон, — «большое спасибо». «Ага, конечно», — пробурчал Мартель, когда официантка, покачивая пышными бедрами, уплыла в подсобные помещения.
«И зачем тебе эта белобрысая фрау? Фу, страшная». «Для тебя все страшные, у кого рост больше ста шестидесяти», — мыкнул Шелтон. — Зато ты отвлёкся на неё и не стал оспаривать мой заказ. — А что с ним? — А-а-а, — Марцель покрутил в памяти диалог и уронил голову на стол. — О, сволочь! Зачем мне овощи? Я что, кролик? И от сельдерея меня тошнит.
Хочу пиццу. Стратег нытьё проигнорировал и полез в сумку за ноутом. — Ну да, идеальный мозг без работы жить не может. — Шванг, я как врач говорю. С такими нагрузками тебе надо не пиццу трескать, а нормально, сбалансированно питаться. Врач, ага, ты даже до бакалавра не дотянул, отучился два года. Формально. Все, что необходимо, я из программы взять успел.
И кто бы говорил, кстати. Марцель ухмыльнулся в столешницу. Ага, достал таки. Где-то глубоко в подсознании Шелтон все же был уязвлен отсутствием официального диплома. Неплохо разбираться в медицине, экономике и политике, быть специалистом в столь разных областях, как огнестрельное оружие и биржевые махинации — это одно, а вот иметь официальное подтверждение собственных заслуг — совершенно другое. Фу, нашёл, к чему придраться.
Я и в школе-то не учился, — невинно произнёс Марцель и шаркнул ногой под столом. — Ну, кажется. Не помню. У меня воспоминания начинаются с четырнадцати лет примерно. Сельдерей, к слову, благотворно влияет на память. — Да ну тебя, — обиделся Мартель. — А такое хорошее настроение было, а? — Что там со Штайном? Нарыл чего-нибудь? — Да, зацепки есть. Но уже сейчас ясно, что быстро мы его не найдем, — ответил стратег после секундной запинки.
Видимо, проверял, не подслушивает ли кто. Но нет. Белобрыса и официантка бесследно исчезла в подсобных помещениях, а её мамаша, ещё более объёмная, раз выглянув в зал, больше не появлялась. Если судить по воспоминаниям священника, то здешний храм Штайн или человек, похожий на Штайна, посещает нерегулярно. Он приходил трижды. Один раз на проповедь и дважды добивался личной беседы с отцом Петером.
Значит, смысла нет караулить в церкви на воскресной проповеди и просвечивать потихоньку всех прихожан. «Ну да», — скривился Марцель и отлип от стола. Да и вообще, слушать людей подряд сплошняком нерационально. Это какой же предлог нужен, чтобы всех незаметно перещупать? Я в прямом смысле говорю. В общем, в шуме мысленных голосов Штайн попросту утонет.
