Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна
— Да, — коротко ответил Шилтон и осторожно вытянул иголку из-под ногти и сунул палец в рот, чтобы остановить кровотечение. — Усыпление — твоя работа. Биокинетика тут справляется хуже телепатии. «Но я посчитал, что тебе не стоит распылять силы перед глубоким прослушиванием», — невнятно добавил он, посасывая ранку. Выглядел жест одновременно и смешно, и непристойно, и настолько неуместно в стенах монастыря, насколько это вообще возможно.
«А обязательно? Я про глубокое прослушивание». Марцель уже прекрасно понимал все сам, но хотелось потянуть время. «Работай, Шванг! Глубокое прослушивание, полное погружение в память и личность другого человека под гипнозом или во сне, когда сознание отключается. Это само по себе было не слишком приятно, всё равно, что по локоть залезть в чужие внутренности.
О том, на что будет похоже взаимодействие с разумом медленно и гадко умирающего человека, Марцель старался не думать. У Шилтона тоже работка не сахар, он стеснул зубы. Иголки вон под ногти пихать приходится. — Шванг, мне не нужен напарник, на которого я не могу положиться. Или ты начинаешь прослушивание, или следующую работу ищешь сам и выполняешь в одиночку.
На мгновение Марцеля прошила таким ужасом, что даже ноги ослабели, но только на мгновение, следом пришла полная сосредоточенность. — Да подумаешь, первый раз, что ли? Марцеля взгромоздился на подлокотник кресла отца Петера и опёрся на спинку, прижимая голову священника к своей груди. Минута или две ушли на то, чтобы войти в один ритм дыхания с объектом.
Жёсткий воротничок Сутаны мешал, и пришлось расстегнуть его, чтобы прижать ладоник голой кожи, влажной и прохладной на ощупь. Шёпот чужих мыслей становился громче и громче, Марцель чувствовал себя ребёнком, склонившимся над бурлящим котлом с тягучей смолой. Нырять туда не хотелось, но нужно было. Или следующую работу ты ищешь сам.
Марцель отпустил себя и упал. Черная смола оказалась горькой. — Отче, на мне грех, взял я непринадлежащее мне. — Дозволено ли человеку наказывать другого человека и зло искоренять, или суд — дело Всевышнего? — Соблазн, такой соблазн. Он меня мучает, ведьма должна сгореть!»
Марцеля выбросила из транса так резко, что все тело свели судороги. Позвоночник выгнула дугой, еще немного и переломится. Длилось это недолго, секунду или две, а потом мышцы стали как желе. Пять чувств медленно возвращались, одно за другим.
Сначала осезание, холод шершавых каменных плит стёртого пола, живое тепло под затылком, слух, собственное надрывное дыхание и сердцебиение, метрономом стучащие в висках, потом обоняние, прелый запах сырости, горькие лекарства, дорогой ненавязчивый парфюм, океан и песок, вкус, остаточная медовая сладость конфеты, холодок сигаретного ментола и ещё что-то солоновато-металлическое, и, наконец, зрение. Высокий каменный потолок, нестерпимо яркое пятно окна, картонно-четкий силуэт священника в кресле, будто вырезанный и наклеенный на реальность.
Шелтон сидел рядом с Марцелем. Левую руку он подсунул ему под голову, правую положил на лоб. «Физически ты абсолютно здоров». «Что? Серьезно?» — хмыкнул Марцель, закрывая глаза. Сразу полегчало. Дурнота и боль еще бродили по венам тяжелым эхом, но можно было сосредоточиться и отличать свои ощущения от чужих.
«Меня тошнит». «Удобство, кажется, там, в конце коридора». Шелтон невозмутимо помог телепату сесть. «Проводить?» «Морально тошнит». «А, понимаю». «Ни черта ты не понимаешь». Слух Марцеллета, конечно, не сказал, но подумал. Не в первый раз уже подумал, если быть честным хотя бы с самим собой.
Даже сейчас, когда телепатия ослабла почти до полной глухоты, как слабеет слух после рок-концертов, разум Шелтона все равно ощущался холодным, спокойным и бесконечно сложным. Простые человеческие эмоции вязли где-то на самой поверхности, в ровном и плотном потоке логических цепочек. Иногда у Марцеля появлялось чувство, что задеть стратега эмоционально так же сложно, как пробить с ноги футбольным мечом реку до самого дна.
Законы физики, то, что легче воды, сразу выталкивается. Именно поэтому Шелтон смог стать для телепата абсолютной точкой опоры. И именно поэтому он был не в состоянии осознать какой это кошмар, слить разум с сознанием медленно умирающего человека, принять его кошмары, пропустить их сквозь себя, забывая о том, что у него нет выхода, не у тебя.
Хуже, чем самому получить смертельный диагноз и только на операционном столе узнать, что он был ошибочным. Хуже потому, что кроме колоссального облегчения появляется еще мерзкое ощущение напоминания, для кого-то другого эти чувства были не понарошку. «Сводит с ума!» Что-нибудь полезное обнаружил? Спокойно поинтересовался Шелтон, когда Марцель наконец открыл глаза.
Точнее, лишь внешне спокойно. Руки, поддерживающие телепата, были напряжены. Ах, да, прикосновения, ага, только вот облом, лиц он правда не запоминает, вообще, последние месяца два как в тумане, а дальше нам и смотреть не нужно, да? Марцель на пробу пошевелил ногой. Мышцы уже слушались вполне нормально.
Затем попробовал встать, немного водило голову, но это скорее относилось к самовнушению, чем к физиологии. Шелдтон отступил на шаг, на вид невозмутимо, как всегда, но рукава сразу натянул до самых пальцев. — Смысла нет. Крайняя дата возвращения Штайна в Хаффельберг — тридцать четыре дня назад, после его исчезновения из Шелдорфа. — Ага, — повторил Марцель уже задумчиво.
Значит, еще кое-что отсеивается. Там была, похожая по описанию девушка, чуть пораньше. Она зашла, поздоровалась со священником и вышла. Но Штайн ведь парень, да? Ладно, забудь. В общем, новых прихожан в храме Отец Петр не помнит. Если кто-то и заявлялся на проповеди, то отсиживался на задних скамейках и одевался неприметно. Но есть кое-какие любопытные воспоминания. Об исповеди.
Некий человек, вроде молодой, дважды приходил и говорил с отцом Петром. В первый раз спросил о том, можно ли украсть у вора и будет ли это грехом. Во второй жаловался на какое-то искушение. «То, что мне не принадлежит, я хочу отдать во искупление нуждающимся, но это соблазн, такой соблазн, он меня мучает», — по памяти процитировал Марцель. Странная такая речь, слегка театральная, на публику, как говорится. И знаешь что? Его голос отец Петр раньше никогда не слышал, или слышал настолько давно, что успел забыть». — Интересно…
— мыкнул Шелтон, поднялся с пола и подошел к священнику. Застегнул ему воротничок, чинно уложил руки на подлокотники, потом подумал немного и подтянул повыше зеленый плед, накрывая старика до плеч. Вероятность шесть к одному, что это не совпадение, а след. В разговорах с шельдорфским священником Штайн тоже часто упоминал искупление, ошибку, украденные у вора.
Очевидно, организация привязала Ноа Штайна недостаточно крепко. «Ну, стопроцентно надёжных поводков в принципе не бывает», — насупился Марцель. Слово «привязывать» ему не нравилось в принципе, кому бы оно ни относилось, даже если и к Штайну. Было в этом слове что-то такое обречённое, гадкое, как в неизлечимой болезни. И вообще, чем может зацепить средней руки мафиозная группировка неженатого молодого мужчину, у которого нет ни родственников, ни сколько-нибудь значимого имущества, ни даже хобби.
Ну, кошка была, как он запросто удрал вместе со своей кошкой или пристроил ее в приют для животных, кто знает. — Амбициями, Шванг, — усмехнулся Шелтон, скрещивая руки на груди. — Амбициями и возможностью быстро заработать деньги. Есть еще адреналиновые маньяки, но Штайн к ним явно не относится.
— Ты достаточно оправился от прослушивания. — Угу, — механически кивнул Марцель, и только потом до него дошло. — Что, тебе его голос дать послушать из воспоминаний? Прямо сейчас, да? Даже при одной мысли об этом заломило виски. Телепат уставился вниз и сморгнул. Каменный пол был истечен трещинами, как морщинами, в них набилась буроватая грязь и испеклась, зацементировалась, и отчего-то Марцель очень ясно представил себе, какое будет чувство, если ковырнуть эту грязь ногтем.
