Последнее фото - Ковальски Дмитрий

Петр Алексеевич мог только догадываться, о чем задумался околоточный, и в иной ситуации не стал бы отвлекать его. Но сейчас дело другое, так что редактор легонько коснулся плеча, отчего Лаврентий Павлович вздрогнул.

— Ну так как? — с осторожностью спросил Петр Алексеевич.

Околоточный ничего не ответил, а лишь вздохнул и подошел к двери.

Железным ключом он снял амбарный замок и отодвинул засов. Дверь доверил открыть редактору. Тот ухватил массивную ручку двумя руками и потянул на себя. С трудом, но она открылась.

Маленькую комнату наполнил свет.

Николас сидел на железной койке спиной к входу и пачкал мелом стену. И когда Петр Алексеевич вошел, он не обернулся, чтобы его поприветствовать.

— Пять минут, — сурово произнес Лавр и прикрыл дверь, оставив узкую линию света.

— Хорошо, — ответил Петр Алексеевич и помахал рукой.

Николас не обращал на него никакого внимания. Его испачканная мелом рука черкала на стене иероглифы, а сам он что-то бубнил под нос.

— Как же так, господин Райт, что же случилось?

Не отвлекаясь от своего занятия, Николас вкратце пересказал события дня. Закончив, он неожиданно для редактора обернулся.

— Как вы думаете, я мог бы убить человека?

Петр Алексеевич аж подпрыгнул от неожиданности. Лицо писателя казалось встревоженным, однако глаза горели огнем.

— Нет, что вы! Я верю в то, что вы невиновны! — Он сделал шаг навстречу. — Но не пойму, почему вы не сбежали?

— Почему я должен бежать, если не убивал человека, ведь именно побег вызвал бы подозрения, — удивился Николас. — К тому же я надеялся выступить свидетелем и помочь сыщикам с поимкой настоящего преступника.

— Это вы зря. Ясно же, что вы главный подозреваемый. И что теперь делать, не пойму.

— Ждать честного суда, — усмехнулся писатель.

— И сколько это займет времени?

— Если вы тревожитесь о книге, то я начну ее писать завтра. — Он указал на меловые заметки на стене. — Уже набрасываю план.

Петру Алексеевичу стало неловко оттого, что писатель метко попал в главную причину беспокойства.

— Нет, что вы, я передам издательству, что вы в беде, и, возможно, совместными усилиями нам удастся…

— Бросьте ваши фантазии, — сказав это, писатель махнул рукой. — Есть у меня просьба.

Николас посмотрел в маленькое окно, откуда в комнату все еще попадал свет. Из белого, дневного, он постепенно переходил в красный, вечерний, что значило скорое наступление ночи.

— Я слушаю, — сказал Петр Алексеевич.

— Попросите Савелия меня навестить сегодня вечером как можно скорее и передайте ему, чтобы прихватил мои писательские принадлежности.

— Принадлежности?

— Да, он поймет, и…

— Я вас обрадую, но Савелий приехал вместе со мной.

— Савелий? Он здесь? — Николас заерзал на койке, отчего та заскрипела.

— Да, но его не пустили…

Николас вскочил.

— Прошу, пусть он зайдет, мне нужно с ним переговорить. — Писатель пристально посмотрел на редактора. — Наедине.

— Сделаю, что смогу.

Петр Алексеевич поднялся, тяжело вздохнув, и подошел к двери. Трижды он постучал, дверь открылась, и показалось морщинистое лицо Лаврентия Павловича.

— Ваше благородие, разрешите врачу осмотреть писателя, что-то он выглядит худо. — В этот раз редактор не солгал, вид писателя, и правда, настораживал.

— Вечер уже, да и врачей у меня нет, так что завтра утром перед допросом его осмотрят.

— Савелий, — редактор указал на дверь, ведущую в кабинет околоточного, — тот человек, что пришел со мной, он врач. Буквально пару минут.

Околоточный почесал затылок.

— Не положено, — начал он, а потом задумался.

Что если главный подозреваемый болен? И без должного ухода не протянет до утра. Тогда Фролов всю вину повесит на него. Скажет, не выполнил должностного указания и испортил все расследование.

— Ладно, только пять минут.

Околоточный вышел и через мгновение вернулся, ведя под руку Савелия.

— Только из уважения к вам, — сказал Лавр, посмотрев редактору в глаза. Тот почтительно кивнул в ответ.

Тяжелая дверь отворилась и впустила двух посетителей. Первым вошел Савелий. Редактор остался в дверях.

— Наедине, — напомнил о своей просьбе писатель, и Петр Алексеевич скрылся за дверью.

Савелий молча подошел ближе и приложил ладонь ко лбу. Мокрый и горячий. Затем оттянул веко, открыв лопнувшие на белках сосуды. Следом взглянул на губы со следами ожогов по краям.

— Вы взялись за старое, Николай, а ведь вы обещали.

— Ничего не могу с собой поделать. — Николас вытянул дрожащие, испачканные мелом руки и поочередно коснулся носа. — Но я чувствую себя хорошо. Только мучит бессонница.

— Не обманывайте меня. — Савелий открыл писателю рот и, держа за челюсть, постарался поймать луч света. — Ваши щеки и горло обожжены. Вы зачастили со своей дурной привычкой. А ведь она сведет вас в могилу.

— Любая жизнь ведет нас в могилу.

— Не философствуйте. — Врач отошел и сложил руки на груди. — Прошлый раз мы едва вас спасли.

— Да, но сейчас другой случай, поэтому мне нужно, чтобы вы принесли мои принадлежности.

— Как вы себе это представляете? — спросил Савелий. — Вы собираетесь травить себя, когда за стенкой надзиратель? Не усугубит ли это ваше положение? Ведь вы могли совершить убийство в неадекватном состоянии. К тому же сразу легко понять, какой врач дал вам опиум.

— Вы не понимаете! — Николас подошел вплотную и заговорил тише. — Эта ночь может убить меня.

— Убить? — Савелий наморщил лоб. — Думаю, здесь вы в безопасности даже от самого себя.

— Но не от призраков прошлого.

— Снова ваши писательские бредни. Извините, но мне кажется, вам следует подумать не о прошлом, а о том, что окружает вас сейчас.

— Вы не понимаете. — Что-то кольнуло в области груди. Боль возникла и исчезла, но она была предвестником мучительного спазма, который подбирался все ближе и ждал ночи, чтобы разгуляться в полную силу. — Мне нужна ваша помощь.

— Помогите себе сами, — сказал Савелий. — Переждите ночь, и главное, дышите глубоко и спокойно. Ведь ваша проблема в вашей же голове.

— Дышать? — Николас расхохотался. — Вы превосходный друг, Савелий! В час вашей нужды я посоветую вам дышать.

Слова задели врача. Он молча развернулся и вышел.

Савелий ничего не сказал Петру Алексеевичу, так же молча прошел мимо Лавра и исчез за второй дверью.

— Что случилось? — мрачно спросил Лаврентий Павлович.

— Не знаю, — пожал плечами Петр Алексеевич.

И хотя он подслушал о проблемах писателя, но озвучивать их не стал. Боялся навредить его и без того трудному положению.

— Может, вы отпустите его под мою ответственность? — с надеждой спросил Петр Алексеевич.

— Вы человек хороший, умный, умеете расположить к себе. И признаюсь, я доверяю вам, так что не усердствуйте с этим, иначе изгадите все впечатление.

— Понял, но знаете, писатель должен получить от меня двести рублей авансу, а я слышал, в английских тюрьмах иногда отпускают за денежный залог…

— Не продолжайте, — оборвал его сладкую речь околоточный. — Последний раз предупреждаю.

— Простите, просто не знаю, как помочь другу…

— Будь это моя воля, отпустил бы грешника, — начал Лавр, — но завтра утром его повезут на допрос по решению агента сыскной полиции. Так что я хоть и представляю власть государя, но делаю это со связанными руками.

— Простите, ваше благородие, что позволил себе дурную мысль и заговорил о деньгах.

Они с удрученным видом пожали руки, и околоточный надзиратель проводил Петра Алексеевича до выхода.

Уже стоя на улице и вдыхая теплый влажный воздух, Петр Алексеевич подумал, что, и правда, чуть не совершил глупость, благо Лаврентий Павлович оказался человеком честным. Не то что он сам — несколько раз обманул государственного служащего, да еще и предложил взятку.

— Дурно на тебя влияет писатель, — строго сказал сам себе Петр Алексеевич. — Но бросать человека в беде нельзя.