Катали мы ваше солнце - Евгений Юрьевич Лукин
– Отопри, дверь с косяками выну!
Шаркнули, стукнули засовы – числом не менее трёх. Шумно сопя, Блуд Чадович размахнул дверью, вошёл. За ним – все прочие. Еле успев отскочить, большеглазая бледная Шалава Непутятична стояла, обмерев, в одной тоненькой рубашечке без пояса и в таких же тоненьких чулочках. Кожица – белая, нежная, чуть не прозрачная. Приглядишься – увидишь, как мозжечок из косточки в косточку переливается.
– Где? – страшно спросил боярин и рванул за кольцо крышку сундука.
Полетели по светёлке один за другим всякие летники и сарафаны.
– А вы что уставились? – обернувшись, прикрикнул боярин на слуг и храбров. – Под кроватью смотрите, под лавками! Не в окошко же он выпорхнул! Значит, должон быть!
Кинулись – кто под лавку, кто под кровать, вмиг всё перетряхнули. Нигде никого. Шалава Непутятична тем временем накинула на плечики выброшенную из сундука епанчу[44] и с любопытством принялась разглядывать каждого по очереди.
– Потерял что-нибудь, дядюшка? – сочувственно осведомилась она.
Блуд Чадович взбычился, уставил на племянницу налитые кровью глаза, но, не выдержав невинного взгляда Шалавы Непутятичны, зарычал и отвернулся. Увидел заробевшего Кудыку, рявкнул:
– А ты тут что стоишь, как надолба приворотная? Поди в окошко глянь!
Древорез вжал голову в плечи и, трусцой подбежав к косящатому оконцу, раскрыл забранные цветными стёклышками створки. В светлицу вкатился клуб морозного воздуха, охнула легко одетая Шалава Непутятична. Кудыка выглянул. Красив был и ужасен вид из оконца боярского терема. Именно отсюда, вон с того выступа внизу, бросался когда-то в озеро молодой купец Мизгирь. Кудыка невольно забоялся и отвёл взгляд от ниспадающей к остекленелой воде крутизны.
Посмотрел вправо-влево – и дух перехватило. На резной уступчатой полке окна, комкая у груди верхнюю одежонку, стоял над бездной в одних портках синеглазый красавец Докука. А полочка-то шириной в ладошку…
Кудыка выдохнул, ещё раз поглядел вниз и решительно прикрыл окно.
– Не-ет… – протянул он как можно более небрежно. – Никого там нету…
– Как нету? – истошно закричала Шалава Непутятична и, оттолкнув древореза, кинулась, дура, к оконцу.
* * *
– Что ж, прямо на дворе сечь будут? – упавшим голосом вопросил Кудыка.
– Озябнуть боишься? – ехидно осведомился старый седатый храбр, развивая длинный сыромятный кнут. Со свистом рассёк накрест воздух и, кажется, остался доволен снастью.
– Ты солью-то его вымочил? – озабоченно спросил Блуд Чадович, угрюмо прислушиваясь к разноголосым взвизгам, доносящимся из терема.
Там унимали Шалаву Непутятичну и, судя по звону затрещин и грохоту утвари, никак не могли унять.
– С вечера ещё, батюшка, – бодро отвечал старый храбр. – Это уж как водится… Была бы спина, сыщется и вина.
Тут в тереме и вовсе заверещали в един голос, и боярин беспокойно оглянулся:
– Никак до коромысла добралась?
Храбры неловко шевельнулись, скрежетнув крупнокольчатым железом байдан. Нежная Шалава Непутятична, хотя и росла в тереме, ветром не обвеянная и дождичком не обмоченная, а коромыслом владела не хуже теплынских баб. А уж как дрались коромыслами теплынские бабы – страсть, да и только! Бывало, что и конных с седла сшибали…
Продрогший до мослов, синеглазый красавец Докука всё никак не мог попасть красной скрюченной пятернёй в рукав полушубка.
– Зря одеваешься, – хмуро сказал ему Кудыка. – Всё равно сейчас раздеваться придётся…
Не отвечая, красавец вдел наконец руку и нагрёб на себя полушубок. Из лохматой щели вздёрнутого ворота смотрел теперь на Кудыку синий, вытаращенный от ужаса глаз.
– С-скажи ему: п… п-прости… б-батюшка…
– А сам-то что ж? – буркнул Кудыка.
– Г-губы смёрзлись…
Шум в тереме приутих, и боярин вновь повернулся к древорезам. С упрёком взглянул Кудыка на счастливое нечётное солнышко, падающее в далёкое Теплынь-озеро. Тресветлое уже остывало, наливалось нежно-алым, и взмолился Кудыка:
– Помилуй, добросиянное…
И ведь помиловало, вот что дивно-то! Курносый храбр Нахалко, с пониманием воздыхавший, глядючи на недавних сотрапезников, отвернулся высморкаться – да так и замер, уставясь поверх ограды. Со стороны ребристо замёрзшей Сволочи приближался небольшой санный поезд. Внезапным дуновением донесло звонкие, греческой выковки колокольцы.
– Никак князюшка?
Забыв про Кудыку с Докукой, кинулись отворять главные ворота с башенками, и вскоре сильная караковая лошадка внесла на широкий боярский двор обитые кожей княжьи санки. Утративший привычную неторопливость боярин самолично отстегнул меховую полость. И вот, путаясь в просторной дорожной шубе, выбрался из саней теплынский князь Столпосвят, как всегда скорбный какою-то высокой думой.
Постоял, склонив головушку, потом явил смуглый лик свой, обрамлённый чёрно-серебряной брадою, и, вздёрнув дремучую бровь, пристально оглядел боярина и прочих, словно бы видя всех впервые. Узрел колоду, верёвки, застывшего с кнутом в руке старого храбра, наконец, Кудыку с Докукой и поворотился к боярину.
– За что драть мыслишь? – спросил раздумчиво.
Блуд Чадович крякнул, оглянулся на терем. Звона-грохота из хором больше не доносилось, лишь мерещились подчас тихие рыдания из светлицы.
– Да обоз, вишь, разбили с Теплынь-озера, – нехотя и соврал, и не соврал боярин. – Возчиков побили чуть не до смерти… Как теперь с них пошлину брать прикажешь?
– Чуть… – повторил напевно князюшка и горестно покивал. – Худо… Худо, что чуть… До смерти надо было, а не чуть… – Выпрямился, полыхнул очами. – Теплынцы! – Зычный голос его возрос, отдался во всех уголках двора. – Был я сейчас у царя-батюшки… Плох, плох батюшка наш, совсем плох… Как понурая лошадка: куда за повод поведут, туда и идёт… А только указ этот, теплынцы, он не писал!
Все так и ахнули. Подались бородами к князюшке, выкатили зенки.
– Кто написал, спрашиваете? Отвечу… – Голос Столпосвята сошёл на рокочущие низы и смолк. Двор – как вымер. Одни лошадки переминались да фыркали. Князь же, словно забыв о застывших в ожидании подданных, вновь погрузился в думу. Потом очнулся и выговорил брезгливо: – Брат мой Всеволок с боярами со своими – вот кто!
Будь вокруг больше народу, взревели бы, конечно, погромче, пояростней. И всё равно лошадки шарахнулись.
– Это как же?
– Помимо царя?
– Да отродясь такого не бывало!
Князь поднял руку, ожёг гневным взором. Вновь замерло всё во дворе.
– Так ведь царь-то… – молвил он со слезой. – Слепенький батюшка-то наш! Старенький… А Всеволок возьми да и подсунь ему грамоту на подпись!
– Так ты бы объяснил ему, милостивец! – жалостно вскричал кто-то из храбров.
– Объяснял, теплынцы, объяснял… Да только царь теперь – что дитё малое. Ножками топочет, чуть не плачет… Сами, говорит, разбирайтесь со своим Всеволоком, коли братья… – Князь приостановился, потом возвысил голос: – Вооружаться пора, теплынцы! Ведомо стало, что брат мой сволочан своих собирает, хочет по льду речку Сволочь перейти… А? Что, теплынцы? Постоим за Вытеклу, за Теплынь-озеро, за князя
