Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

Забилось, задергалось правое веко. Лернер перемог, не стал давить пальцем. Спокойствие, спокойствие. Он сосредоточился на стакане кефира. Кефир был сегодняшний, жидкий, разумеется, но свежий. Он отпил чуть-чуть, потом полез в карман за сахарином. Единственно, в чем оказался прав правый Аксельрод, – кефир заполонил мир. У Аксельрода, надо отдать должное, кефир был жирнее. Буржуазней.

– Салют, камрад! – Макдональд, из Британской секции, пристроился напротив. – Как жизнь? Что нового?

– Новое – это плохо забытое старое. – Вслед за Макдональдом сел и Лурье, давний, еще по Парижу, знакомец. – Сообщают, Шауманна взяли.

– Информации пока не поступало. – Лернер говорил отстраненно: спокойствие, зыбкое, непрочное, следовало беречь. Спокойствие!

– Чей он агент? Русский, французский или британский? – Лурье провоцировал грубо и неискусно. Как всегда.

– Ну откуда мне знать? – Лернер размешивал сахарин, и звон ложечки напомнил почему-то катание в санях по реке на Крещение: едешь, едешь, веселишься, розовый от жгучего мороза и – бултых в иордань!

– Владимир Ильич у нас великий скромник. – Макдональд говорил без иронии, серьезно. – Нужно надеяться, вы опять возглавите секцию.

– Не знаю, не знаю. Годы. Хватает перспективных, молодых. – А сердце застучало радостно: Макдональд мог быть в курсе назначений. Определенно, мог!

– Молодых много, но это их единственное достоинство, – Лурье метал свой тусклый бисер, демонстрируя живость галльского ума, – а у старости достоинств много, а недостаток всего один.

– Какой? – Слащеный кефир, право, превосходен.

– Она в конце концов тоже проходит.

Заношенные остроты сегодня не раздражали. Лернер усмехнулся: Лурье был на пятнадцать лет старше его. Скоро восемьдесят, а стойкости не теряет. Очень старая гвардия.

Звонок с перерыва, резкий, пронзительный, застал его у входа в Русский зал. Он сел на свое место – свое сегодняшнее место – и продолжил работу над письмом. Передача пойдет через шесть дней, но он никогда не откладывал дела напоследок. Иначе ничего и не сделаешь.

– Владимир Ильич! Из секретариата передали: Лев Давидович назначает вам явиться в шестнадцать сорок пять! – громко, через весь зал сообщила Розочка.

Не таясь, Лернер улыбнулся – весело, заразительно, и все вокруг отразили, вернули улыбку, кто натужно, завистливо, а кто и искренне.

Писалось легко, полно, как в лучшие дни, буквы лепились в дикую вязь, приходилось черкать, выписывать заново и спешить, спешить вдогонку мысли.

Шестнадцать сорок пять!

7

Константин хотел нести сундучок сам, но Ипатыч не дал: он вцепился в ручку, и видно было – отстранить его от службы значило обидеть смертельно. Ничего, сундучок не тяжелый. Не очень тяжелый. Уложено все с расчетом, чтобы не побилось на наших дорогах нашими дураками.

Ипатыч шагал впереди, потихоньку скашивался в сторону ноши, усилием распрямлялся и продолжал бодро бормотать, что-де вот он службу знает, когда еще старый принц переезжали, тогда таскал такие ноши, что волжские грузчики поспеть не могли, а отец его однажды с возу свалился по пьяному делу, так потом обоз догонял версту с шестипудовым кулем на горбу и догнал, а ныне разве ноша, шляпные коробки да картонки.

Войдя во дворец, он примолк, шел торжественно, парадно, умудрился ввести Константина в кабинет с объявлением, смазанным, впрочем, кашлем, устал-таки старик, старый конь, усадьба старых коней. А весной пахать.

Принц за год изменился не сильно. Показаться могло, что года для него и не было, чуть больше седины разве. Встретил, как обычно, приветливо-сдержанно. После обязательных расспросов указал на сундучок:

– Это то, о чем я просил?

– Да, дядя. – Константин отпер ключиком замок, откинул крышку. – Образец номер семнадцать, тот самый. Не знаю, правда, насколько он будет тебе хорош, мы им недовольны.

– Что так? – Петр Александрович перебирал бутылочки темного стекла, специально обернутые сначала черной бумагою, а потом и фольгой, блестящей, словно елочные сокровища.

– Непостоянные результаты. Иной раз отлично выходит, иной такое получается, что ни в какие ворота не лезет.

– Расскажи поподробнее. – Принц отставил бутылочки, внимательно посмотрел на Константина. Глаза ясные, никаких следов помешательства. Пустые сплетни.

– Ночная фотосъемка – идефикс наших военных. Заказ большой, миллионный, и получить его заманчиво. Помимо нас, еще минимум четыре лаборатории борются за него. Савин, вы его знаете, предложил не только чувствительность эмульсии повышать, а изменить диапазон воспринимаемых лучей. Обычные эмульсии лучше всего отзываются на синие лучи, даже ультрафиолетовые, на зеленые слабее, а желтые и красные вообще не воспринимают. Поэтому вы, дядя, пользуетесь красным фонарем в лаборатории без риска испортить пластинку.

– Я понимаю, – смиренно проговорил принц, и Константин смешался. Он растолковывает азы человеку, которого Савин называет своим учителем.

– Савин решил, что если сделать эмульсию восприимчивой к желтым и красным лучам, то чувствительность ее возрастет. Так и вышло. Но он на этом не остановился и нашел способ восприятия лучей сверхкрасных, глазу не видимых. Он считает, что таким образом можно фотографировать в полной темноте и никакая светомаскировка не защитит: укрепрайоны, тайные заводы, подземелья будут обнаруживаться благодаря исходящим от них сверхкрасным лучам. Так получился образец номер семнадцать. Уже три месяца мы испытываем его. Но, во-первых, эмульсия нестойка, воздух окисляет ее за сутки, даже быстрее, поэтому пластинки готовить нужно непосредственно перед фотографированием. А во-вторых, время от времени возникают артефакты, ошибочные образы.

– Какие именно? – подался вперед принц.

– Фотография в сверхкрасных лучах отличается от обыкновенной, контуры не всегда совпадают, но хорошо получаются источники тепла – печи, лампы, даже люди и лошади. Так вот, мы снимали с аэростата чистое поле – для контроля, и выходило, что под полем просто подземное поселение. На следующий день, вернее, ночь, переснимали – все пусто, нет ничего. Случись такое в полевых условиях – послали бы цеппелины напрасно. Никакая комиссия такой товар не примет.

– Других артефактов не было?

– Увы, были. Процент брака пока явно неприемлем. Савин ночами не спит, все пытается усовершенствовать эмульсию, но, похоже, он в тупике – чем лучше, по его словам, эмульсия, тем больше артефактов. В последний раз в павильоне снимал, так вообще какие-то страховидные медузы получились.

– У тебя есть эти фотографии?

– С собой? Нет, зачем. Впрочем, если вам интересно, можно дать телеграмму и их перешлют почтой.

– Было бы любопытно. Ты знаешь, я ведь собиратель всяких курьезов. Тебе доктор Резник писал? – спросил принц внезапно.

– Резник? О чем? – попытался выиграть время Константин.

– Обо мне. Не притворяйся, по лицу вижу – писал. Мол, выжил из ума старик, в чернокнижие впал, фокусами забавляется. Угадал?

– Нет.

Принц и в самом деле не угадал. Доктор Резник писал, что после смерти сына у принца наблюдаются признаки