Все мои птицы - К. А. Терина

Я не успела додумать эту мысль, и её сменила другая: я порвала его давным-давно. Когда была убеждена, что ни за что им не воспользуюсь. Я легко могу этого не помнить. Человек вообще не помнит большую часть своих действий.

Ещё хуже: его никогда не было. Я придумала этот дурацкий билет в далёком детстве, и никто не посмел меня разочаровать.

То ли следующий вариант был самым убедительным, то ли эффект накапливался, но меня скрутило и вывернуло птицами. Сквозь милосердную полуобморочную тьму я думала о Ярчике и его клептоманском пристрастии ко всему бумажному.

Зарянка

Кладбище росло, сколько я себя помню.

Сначала мы росли вместе с ним. Потом мой рост прекратился, а его – нет.

Мой внутренний мир, куда я без сомнений включала и квартиру, и множащихся птиц, – был торжеством энтропии, но мне отчего-то казалось, что кладбище с его окончательностью выступает на стороне порядка – по крайней мере на тех временных дистанциях, что обозримы невооружённым человеческим взглядом.

Пока я искала могилу, поняла, как ошибалась: то, что некогда считалось верной приметой на пути к знакомым могилам, заросло, согнулось, ушло в землю; было вытеснено новыми рядами могил и сетью заборов. В этом не было порядка, только покой.

Положив тюльпаны под камнем, я вспомнила, как раньше было принято отрывать бутоны от стеблей – чтобы ушлые старушки не собирали цветы и не перепродавали снова. А почему бы и нет? Если подумать, в этом даже есть что-то правильное: цветок накапливает память и эмоции нескольких живых людей. И самым везучим будет тот последний мертвец, которому этот цветок достанется на закате.

Сейчас было утро, но старушек с цветами у ворот кладбища теперь не найдёшь, так что букет я принесла с собой.

Вспомнила: мне было тогда лет пять или, может, семь. Мы с бабушкой лежали в темноте спальни и перешёптывались в ожидании прихода сна. Я сказала: когда вырасту, непременно уеду из города. Тогда эта идея была для меня совсем новой и неожиданной. Я любовалась ею, и со всех сторон она была хороша. К моему удивлению, бабушка не разделила мой восторг. Она спросила: а кто же будет ухаживать за моей могилой?

Сейчас я видела, что лучше всего за могилами ухаживает время. Оно вписывает их в ландшафт, засыпает листьями, прорастает сквозь них, украшает мхом и следами кошачьих лап. За свои услуги время берёт плату, без стеснения отъедая от материального мира всё лишнее по его, времени, представлениям.

Старики сидели на скамейке у ворот кладбища.

Они тоже были вписаны в ландшафт, так что я заметила их не сразу.

Оба были основательно объедены временем. Оно оставило от них совсем мало: сгорбленные фигуры (старик был побольше, старушка – поменьше), узловатые пальцы, беззубые улыбки, щёлочки глаз в окружении морщин. На нём была красивая шляпа, на ней – совершенно выдающийся красный берет, на котором устроился выводок галчат. Тут я заметила, что птицы были везде и птицы эти – не мои. Птицы были у них на плечах, на коленях, выглядывали из неряшливых карманов пальто. Деловито расхаживали по скамейке рядом с ними. Взлетали куда-то, кружились фигурной стаей, чтобы снова вернуться и рассесться вокруг.

Выблевав в мир достаточное количество пернатых тварей, волей-неволей начинаешь замечать их повсюду. Уставшая юная мама тянет за собой крошечного сына, и оба полны птиц, не умеющих найти выхода. Мрачная парочка за соседним столиком кафе: она полна воробьёв, внутри него клекочут вороны. Водитель троллейбуса, едва не сбив подростка, по самое горло наполняется сойками. Мне хотелось подходить к каждому и рассказывать про чудеса науки орнитологии, но я держалась.

Эти старики были другими. Они жили в мире со своими птицами.

До этого самого момента я не представляла, что можно и так.

Крошечная зарянка с жёлтой грудкой ознаменовала чувство, которое я не испытывала очень давно, – я полюбовалась ею и отпустила в небо.

Овсянки

В квартире было непривычно чисто. Прямые ясные линии, прозрачный воздух, ветерок из открытого окна. Ощущение отсутствия теперь стало почти физическим. Марта как-то рассказывала про технику рисования вокруг пустоты: художник рисует всё, кроме того, что хотел бы нарисовать. Центральный объект композиции проявляется за счёт окружающих его фигур. Такой несколько месяцев была эта квартира: весь имевшийся в ней хаос подчёркивал фигуру, которая на картине отсутствовала, – кричал о Марте. А теперь стало пусто и тихо, и Марта исчезла. Её больше здесь не было.

Возможно, поэтому я решилась.

Крошечных гипсовых птиц я нашла в кармане пиджака и долго недоумённо рассматривала. К этому моменту я так свыклась с новым свойством моего организма извергать птиц, что почти забыла о своём визите к орнитологу. Птицы лежали на ладони безжизненными тушками. Они совершенно не были похожи на печенье, но и на птиц походили мало. Мне стало их жаль.

Я застелила стол газетными листами и принялась раскрашивать птиц, выбирая краски наугад и не задумываясь о результате.

Готовых птиц я приклеивала на нехитрые декорации для будущего снежного шара. Как будто город, как будто крыши, как будто птицы на крышах. На результат я старалась не смотреть, чтобы не появилось повода остановиться.

На результат смотрели овсянки. Они появились почти незаметно и уже совершенно безболезненно для меня, расселись на столе и с молчаливым осуждением поглядывали на уже раскрашенных птиц и на очередную птицу в моих руках. Я старательно не обращала внимания на их взгляды. Может, я не самый ловкий раскрашиватель гипсовых птиц в мире, но не каким-то случайным овсянкам об этом судить.

Марта справилась бы с этими птицами в два счёта, она придумала бы имена для каждой и сочинила смешную историю. Она выстроила бы идеальные декорации и разместила бы каждую птицу на идеальном для неё месте. Она с первого раза точно рассчитала бы дозу глицерина и не залила бы весь стол, наполняя шар жидкостью. Она не перепутала бы флакончики с блёстками, и её шар действительно получился бы снежным. Но Марты не было, а я была. И шар я делала не для неё и не заканчивая её работу. Шар я делала для себя.

Я думала всё это и наблюдала за собой чуть со стороны, пытаясь понять, что чувствую, не отмахиваясь от таких мыслей, не убегая от