Лекарь Империи 11 - Александр Лиманский
Граф резко поднялся с кресла.
— Что⁈ — в его голосе прорезалась ярость, та самая ярость, которую я видел вчера в коридоре. — Отравление⁈ Кто посмел⁈ Я найду эту тварь и…
— Ваше сиятельство, — перебил я его, — сейчас не время для угроз. Сначала нам нужно найти источник яда и подтвердить мою теорию. А для этого мне необходимо обыскать ваш дом. Всё, к чему ваша жена могла прикасаться регулярно.
Граф смотрел на меня, и я видел, как в его глазах борются разные эмоции — подозрительность, надежда, страх, желание действовать, неуверенность.
— Вы уверены? — спросил он наконец. — Это не просто… очередная теория?
— Я не уверен, — честно ответил я. — Но это единственная версия, которая объясняет все симптомы и всё, что не вписывается в стандартные диагнозы. И чтобы проверить её, мне нужен доступ к вашему дому. Прямо сейчас, пока ещё не поздно.
Граф молчал несколько секунд, которые показались мне вечностью. Потом тяжело вздохнул и махнул рукой.
— Чёрт с ним. Поехали.
Исторический центр Владимира встретил нас узкими улочками и старинными домами, стены которых помнили, наверное, ещё времена князя Андрея Боголюбского.
Машина графа — большой чёрный внедорожник с тонированными стёклами — остановилась у одного из таких домов, трёхэтажного особняка с лепниной на фасаде и коваными балконами.
Квартира Минеевых располагалась на втором этаже, и когда граф открыл дверь, я на мгновение замер на пороге, поражённый увиденным.
Это была не квартира. Это был музей.
Небольшое по площади помещение — две комнаты, кухня, ванная — было буквально забито антиквариатом. Картины в позолоченных рамах висели на стенах так плотно, что почти не было видно обоев.
Статуэтки из бронзы, фарфора и мрамора теснились на каждой горизонтальной поверхности. Старинная мебель — секретеры, комоды, этажерки — занимала всё свободное пространство, оставляя лишь узкие проходы между ними.
— Понимаю ваше удивление, — сказал граф, заметив моё выражение лица. — Наш особняк на реставрации. Уже третий год. Подрядчики клянутся, что вот-вот закончат, но «вот-вот» всё никак не наступает. Мы переехали сюда временно, думали — на пару месяцев. И застряли.
Он провёл рукой по воздуху, обводя жестом всё это великолепие.
— Анне здесь не нравится. Слишком тесно, говорит она. Негде повернуться. Но куда деть коллекцию? Это наследие моего рода, я не могу оставить его в пустом особняке на растерзание строителям.
— Понятно, — сказал я, хотя на самом деле мало что понял о логике аристократов, которые предпочитают жить в музее, чем расстаться с частью своих сокровищ. — Приступим.
Следующие два часа я провёл, методично обыскивая каждый уголок квартиры, и чем дольше искал, тем больше отчаивался.
Ванная комната. Я проверил все флаконы с шампунем, бальзамом, гелем для душа. Понюхал мыло. Осмотрел зубные щётки, пасту, ополаскиватель. Взял пробы воды из-под крана. Фырк летал вокруг, принюхиваясь своим астральным носом, и качал головой — ничего подозрительного.
Кухня. Специи, чай, кофе, сахар, соль. Кастрюли, сковородки, тарелки. Продукты в холодильнике. Я брал образцы всего, что могло контактировать с едой, складывал их в пластиковые пакетики, которые прихватил из больницы. Снова ничего.
Спальня. Постельное бельё, подушки, одеяла. Косметика на туалетном столике — кремы, лосьоны, тоники, тени, помады. Духи в красивых флаконах. Лекарства в тумбочке — банальные витамины, снотворное, таблетки от головной боли. Ничего необычного.
Гостиная. Диваны, кресла, ковры. Книги на полках. Фарфоровые безделушки в витринах.
Ничего. Абсолютно ничего.
Я стоял посреди гостиной, чувствуя, как надежда утекает сквозь пальцы, как песок в песочных часах. Прошло уже почти три часа с тех пор, как мы приехали сюда. Где-то во Владимире шло судебное заседание, которое могло решить судьбу Шаповалова. А я всё ещё топтался на месте.
Мой взгляд скользнул по стенам, увешанным картинами, и остановился на одной из них — большом портрете в позолоченной раме, который висел на самом видном месте, напротив главного окна.
На портрете была изображена молодая девушка — лет двадцати, не больше. Красивое лицо с тонкими чертами, тёмные волосы, собранные в высокую причёску, умные живые глаза, в которых художник сумел уловить что-то озорное, мальчишеское. На ней было простое тёмное платье, и в руках она держала кисть — художница, рисующая свой автопортрет?
— Наша дочь, — голос графа заставил меня вздрогнуть. Я не заметил, как он подошёл и встал рядом. — Екатерина. Катенька.
В его голосе было что-то такое — смесь гордости и боли, любви и тоски, — от чего у меня защемило сердце.
— Она учится в Шанхайской академии искусств, — продолжал граф, глядя на портрет. — Талантливая девочка. Унаследовала способности к живописи от… неважно от кого. Главное — у неё дар. Настоящий дар.
Он помолчал.
— Она ещё не знает про маму. Я не смог ей сказать. Всё откладывал, надеялся, что ситуация изменится, что появятся хорошие новости, которыми можно будет смягчить удар. Но…
Он не закончил фразу, и в этом «но» было всё.
— Двуногий, — раздался в моей голове голос Фырка, и я повернул голову. Бурундук сидел на раме портрета — на той самой позолоченной раме — и с интересом разглядывал её поверхность. — А мужик-то, оказывается, нормальный. Просто вспыльчивый и горем убитый. Не такое уж и чудовище, каким казался вчера.
Я мысленно согласился с бурундуком. Граф Минеев был человеком — обычным человеком, который любил свою жену и дочь и сходил с ума от бессилия, когда его мир рушился.
Но времени на сочувствие не было.
— Ваше сиятельство, — сказал я, — мне нужно попробовать другой подход. Поиск вслепую не работает — квартира слишком большая, вещей слишком много, а времени слишком мало.
Я повернулся к нему.
— Опишите мне обычный день вашей жены. Подробно. Каждый её ритуал, каждую привычку, от момента пробуждения до отхода ко сну. Что она делала регулярно? К чему прикасалась каждый день, без исключения?
Граф нахмурился, пытаясь вспомнить.
— Ну… она вставала раньше меня. Принимала душ. Чистила зубы. Завтракала — обычно что-то лёгкое, тосты с вареньем или овсянку. Потом…
— Это я всё проверил, — перебил я его. — Мне нужно что-то особенное. Что-то уникальное. Что-то, что делала только она и никто другой.
Граф задумался.
— Любимые духи? У неё были духи от «Шанель», она пользовалась ими каждый день…
— Проверил. Чисто.
— Любимое кресло? Вон то, у окна, она всегда сидела в нём, когда читала…
Я подошёл к
