Лекарь Империи 11 - Александр Лиманский

Он исчез — растворился в воздухе так, словно его никогда и не было, — и я остался один в тихом кабинете, наедине с горами бумаг, мерцающим экраном компьютера и усталостью, которая наваливалась на меня всё тяжелее с каждой минутой.

Я повернулся к столу, пытаясь заставить себя сосредоточиться на документах, но буквы расплывались перед глазами, превращаясь в бессмысленные чёрные закорючки на белом фоне. Сколько я не спал? Сутки? Больше? Организм требовал отдыха, и никакая сила воли не могла отменить базовую физиологию.

Последнее, что я помнил — холодная поверхность стола под щекой и шелест бумаг, сминающихся под тяжестью моей головы.

А потом — темнота. Глубокая, беспросветная, без сновидений.

* * *

Зал Владимирского суда.

Следующим утром Анна Витальевна Кобрук сидела на жёсткой деревянной скамье для свидетелей и зрителей, чувствуя, как холод проникает сквозь ткань её костюма. Рядом с ней — Корнелий Фомич Мышкин, бледный и осунувшийся после бессонной ночи, с тёмными кругами под глазами и нервно подрагивающей жилкой на виске.

Зал судебных заседаний Владимирской Гильдии Целителей был построен так, чтобы подавлять — подавлять волю, надежду, само желание сопротивляться. Высокие потолки уходили в полумрак, куда не добирался тусклый свет магических светильников.

Тяжёлая дубовая мебель — скамьи, кафедры, судейский стол — была такой массивной, что казалась частью самого здания, выросшей из каменного пола, как грибы растут из гнилого дерева. На стенах висели портреты прежних глав Гильдии — суровые лица в старомодных мантиях, смотрящие на присутствующих с молчаливым осуждением.

Зал был почти пуст — предварительные слушания не привлекали публику, да и допускали на них немногих. Кроме них двоих, присутствовали только секретарь суда — молодая женщина с усталым лицом, механически перебиравшая бумаги, — и двое стражников у дверей, неподвижных, как статуи.

— Он найдёт, — прошептала Кобрук, не столько обращаясь к Мышкину, сколько убеждая саму себя. — Разумовский найдёт ответ. Он должен найти.

Мышкин повернул к ней голову, и в его глазах она увидела то, что он старался скрыть, — сомнение. Страх. Понимание того, насколько безнадёжна ситуация.

— У него меньше суток, Аня, — ответил он так же тихо, почти не шевеля губами. — Даже для человека с его способностями это почти невозможно. Сегодня предварительное слушание — судья зачитает обвинение, назначит дату основного процесса, определит меру пресечения до суда. Это формальность, но после неё машина правосудия начнёт двигаться, и остановить её будет… — он помедлил, подбирая слова, — очень трудно.

— Нам нужно чудо, — сказала Кобрук, и её голос дрогнул.

— Да, — согласился Мышкин. — Нам нужно чудо. Или Разумовский. Что, возможно, одно и то же.

Тяжёлые двери зала со скрипом открылись, и Кобрук почувствовала, как её сердце сжалось в болезненный комок.

В зал вошли двое стражников в тёмных мундирах Инквизиции, а между ними — человек, которого она едва узнала.

Игорь Степанович Шаповалов.

Нет, поправила она себя мысленно. То, что осталось от Игоря Степановича Шаповалова.

Он осунулся так сильно, что казалось, за эти несколько дней потерял лет десять жизни и килограммов пятнадцать веса. Лицо — серое, землистое, с запавшими щеками и заострившимися скулами. Под глазами — не просто круги, а настоящие провалы, тёмные, как синяки.

Волосы — неприбранные, торчащие в разные стороны. На нём была мешковатая тюремная роба грязно-серого цвета, которая висела на его похудевшем теле, как на вешалке.

Но — и это было самым важным — спину он держал прямо. Не сутулился, не горбился, не опускал голову, как побитая собака. Шёл между стражниками так, словно это была обычная прогулка по больничному коридору, а не путь к скамье подсудимых.

Его взгляд скользнул по залу, нашёл Кобрук и Мышкина. На мгновение — всего на мгновение — в его глазах мелькнуло что-то живое. Он коротко кивнул им — почти незаметно, одним лишь движением подбородка, — и отвернулся.

Стражники усадили его на скамью подсудимых и встали по бокам.

— Боже, — прошептала Кобрук, и её голос сорвался. — Что они с ним сделали… Они превратили его в старика…

Мышкин взял её за руку — жест, который он никогда бы не позволил себе на людях, если бы не понимал, что сейчас ей нужна хоть какая-то опора.

— Держись, — сказал он тихо, но твёрдо. — Если Разумовский сегодня ничего не найдёт, будет ещё хуже. Граф Минеев не отступится — он будет давить на суд, требовать максимального наказания.

Он помолчал, глядя на Шаповалова, который сидел неподвижно, уставившись в одну точку перед собой.

— Если его осудят, вытащить его потом по апелляции будет практически невозможно. Приговор Гильдейского суда — это не то же самое, что приговор обычного суда. Здесь другие правила, другие процедуры, другие люди. Нам нужно действовать до приговора, пока есть хоть какой-то шанс.

Он сжал её руку сильнее.

— У нас остался один день, Аня. Один день.

Двери в глубине зала открылись снова, и в них появилась фигура в длинной чёрной мантии — судья Гильдейского суда, седой старик с лицом, высеченным из камня, и глазами, в которых не было ни тепла, ни сочувствия.

— Встать! — скомандовал секретарь. — Суд идёт!

Все поднялись, и предварительное слушание по делу Игоря Степановича Шаповалова началось.

* * *

Владимирская областная больница

Что-то холодное и мокрое ткнулось мне в нос.

Я дёрнулся, просыпаясь так резко, что чуть не свалился со стула, и обнаружил прямо перед своим лицом усатую морду Фырка, который сидел на столе и смотрел на меня с выражением глубокого неодобрения.

— Просыпайся, соня! — его голос ударил по ушам, как пожарная сирена. — Солнце уже встало, птички поют, а ты тут дрыхнешь, пока твоего друга судят!

— Что? — я с трудом продрал глаза, пытаясь сообразить, где нахожусь и что происходит. — Судят? Какой суд?

— Такой! Гильдейский! — Фырк нетерпеливо подпрыгнул на месте. — Предварительное слушание, или как там это называется! Кобрук и Мышкин уехали ещё затемно, а ты всё спишь!

Я рывком выпрямился, чувствуя, как затёкшая шея отзывается болью, а в голове медленно, словно нехотя, запускаются мыслительные процессы. За окном действительно светало — небо на востоке уже порозовело, и первые лучи солнца пробивались сквозь голые ветви деревьев больничного парка.

Я проспал несколько часов. Несколько драгоценных часов, которых у меня и так было в обрез.

— Чёрт, — выругался я, вставая и пытаясь размять затёкшие мышцы. — Чёрт, чёрт, чёрт…

— Эй, не ругайся, а слушай! — Фырк вскочил мне на плечо, и его маленькие коготки впились в ткань рубашки. — У меня