На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Как и мы, — заметил Ходкевич, — а ведь даже с уходом Лисовского и Кмитича с его липками, мы имеем серьёзное преимущество в кавалерии перед врагом и будем лишены его, как и наш противник.

Я принял эти аргументы и решил отказаться от ночной атаки, хотя мне эта идея очень нравилась. И всё же нужно прислушиваться к мнению тех, кто опытнее тебя. Я ведь ни разу ещё сам по ночам не воевал, кроме того раза в Коломенском, когда ляхи отправили под стены нашего гуляй-города казаков с петардами. Теперь же совсем другое дело, так что ночь пройдёт пускай и беспокойно, но никаких атак предпринимать мы не будем.

— Князь Януш, как идут осадные работы? — поинтересовался я у Радзивилла, командовавшего осадой.

— Минная война результата не принесла, к сожалению, — ответил тот, — у врага достаточно опытных в этом деле солдат и командиров. Траншеи же подведены к валам почти вплотную. Ближе к полуночи наши инженеры обещали закончить работы. Дальше вести траншеи опасно, с валов по ним уже смогут стрелять даже мушкетёры, пользуясь более высокой позицией.

В том, что они начнут стрелять, я ничуть не сомневался. Враг воспользуется любой нашей оплошностью, ничего не пропустит.

— Как только закончат рытьё траншей, — отдал приказ я, — заведите в них наших мушкетёров и всех затинщиков. Пускай ведут обстрел валов. Если получится, затащите туда и лёгкие мортирки, пускай насыплют врагу перца под хвост. Также нужно занести в траншеи уже готовые осадные щиты, чтобы по первому сигналу были готовы поднять их и прикрыть наших солдат.

— И когда же вы хотите начать бой? — поинтересовался у меня курфюрст.

— С первыми лучами солнца, — ответил я, — как только можно будет увидеть свои руки.

— А что делать дивизии фон Вальдека? — задал он следующий вопрос.

— Отдыхать в осадном стане до утра, — заявил я и добавил: — С первыми лучами солнца у них будет много работы.

Завтра быть генеральному штурму. Больше никаких пробных атак и попыток разбить пушки. Полномасштабный штурм по всей линии. Из стана под прикрытием осадных щитов и из траншей, куда я под утро заведу большую часть штурмовой дивизии графа Вальдека. Завтра решится судьба Варшавы, а пока нужно измотать врага постоянным обстрелом.

— Стрельбы не прекращать, — велел я, — ни на минуту. Однако раз в два часа останавливаться, и сидеть тихо. В то же время прекращать обстрел вражеских позиций нашей артиллерией. Пускай на валах думают, что мы готовимся атаковать. Пускай ждут нашу атаку слишком долго.

— Измотать врага обстрелом, — кивнул курфюрст, — а после атаковать тогда, когда он уже не будет понимать, в самом ли деле мы атакуем или же снова водим его за нос. Да ещё и ударить всеми силами.

Кажется, в голосе его звучало восхищение.

— Однако разумно ли все силы кидать в атаку, — усомнился Ходкевич.

— Резерв мы безусловно выделим из штурмовой дивизии, — заверил его я. — Однако я уверен, что сразу взять валы не удастся, и нашей армии придётся отступать. Очень надеюсь, что наши солдаты покажут себя не хуже замойцев.

— Наёмная пехота ещё может быть, — покачал головой князь Януш, — кое-кто из выбранцов, особенно прошедших Белостокскую битву, тоже. Но остальные… Тут у меня сильные сомнения, если уж быть откровенным с вами, Михал Васильич.

— Самых необстрелянных и оставим в резерве, — кивнул я.

— Вы собираетесь выманить на поле вражескую кавалерию, — сразу разгадал мой план Ходкевич. — Вот только это достаточно очевидный манёвр, и противник может разгадать его.

— Но удержится ли он от кавалерийской атаки на отступающие войска? — поинтересовался я у Ходкевича. — Особенно после целого дня обстрелов и беспокойной ночи.

Тут гетман признал мою правоту и добавил:

— Командуй всеми войсками мой брат, — сказал он, — кавалерия вовсе не покинула бы городских стен. Однако теперь, раз всадники стоят между валов, уже не он или не только он один решает, как воевать.

В этом и была главная слабость коронного войска. Слишком уж много у него голов вместо одного воеводы, как принято у нас, в Русском царстве. Нет человека, готового взять на себя всю ответственность, а не делить её с другими, и волевым решением отправить полки на битву или же, наоборот, удержать их на позициях, не давая броситься в ненужную атаку.

К концу ночи у Александра Ходкевича глаза слезились от пороховой гари, висевшей в неподвижном августовском воздухе сплошной пеленой. Обстрел с обеих сторон не прекращался ни на минуту. Из траншей, которые мятежники подвели едва ли не под самые валы, палили из мушкетов и гаковниц, которые московиты называют затинными пищалями. Из вражеского осадного лагеря вовсю лупили пушки, старались даже тяжёлые орудия, нанося порой непоправимый вред пушкам на валах.

Но выматывала не только стрельба, к ней и привыкнуть можно, тем более что Александр Ходкевич был человек военный и на поле боя чувствовал себя вполне уверенно. Куда хуже было постоянное ожидание штурма. Сам гетман польный считал, что враг обязательно атакует ночью. Ведь от московского князя ждут каких-то неожиданностей, и подобная вполне в его стиле. Несколько раз за ночь пальба из траншей и даже осадного лагеря мятежников стихала, тогда он командовал готовиться к вражеской атаке. Солдаты поднимались на валы, всадники садились в сёдла, однако враг не спешил бросаться на штурм. Траншеи оставались тихи и казались пустыми, как будто оттуда не палили из мушкетов и гаковниц считанные секунды тому назад. В томительном ожидании проходили минуты, кажущиеся осаждённым часами, и вдруг без сигнала обстрел продолжался, заставляя обороняющихся снова отступать за валы, чтобы укрыться от ядер и пуль, летящих из траншей и осадного стана. И так до самого утра, пока солнце не показало свой край из-за горизонта.

Когда враг снова прекратил пальбу, Ходкевич, конечно же, приказал подниматься на валы, однако солдаты, даже отлично вымуштрованные замойцы, выполняли команды без прежнего рвения. Никто не ждал, что враг решится на штурм. Все, даже сам гетман, считали, что впереди их ждёт ещё один день обстрелов и правильной осады. Ходкевич не поверил даже пению труб и грому барабанов, раздавшимся из осадного стана. И лишь когда из траншей наверх потащили обитые бычьими шкурами и увешанные мешками с песком щиты, а из вражеского лагеря, под прикрытием таких же точно щитов, начала выходить пехота, гетман словно очнулся ото сна. Вынырнул из кошмара, длившегося всю ночь и развеявшегося с первыми лучами солнца.

Трубам и барабанам в лагере мятежников ответили трубы и барабаны на валах. Пушки ударили по наступающим с удвоенной силой. Однако и с холма, на котором резались весь день и большую часть ночи казаки Жолкевского и лёгкая пехота Замойского с шотландцами Каннингема и Рамсея, им отвечали, практически подавив всю коронную артиллерию на левом фланге. Да и тяжёлые орудия, чьи ядра легко перелетали наступающую пехоту и врезались в валы, продолжали стрелять.

Из траншей наступали передовые хоругви, в основном венгерской пехоты, гайдуки с выбранцами. Они шли за осадными щитами и палили из-под их прикрытия. Солдаты с гаковницами оставались в траншеях и стреляли оттуда по валам. Покуда не начнётся штурм, им было настоящее раздолье.

Но вот первая волна атакующих добралась до валов. Они закидывали на валы длинные лестницы и карабкались под ним под обстрелом сверху. Палили в ответ из мушкетов и пистолетов. Швыряли ручные гранаты едва ли не прямо в лица обороняющимся. Однако стрельба почти сразу сменилась чудовищно жестокой рукопашной. Она закипела по всей линии валов. Тела валились по обе стороны, залитые кровью, порой изуродованные так, что и не понять, что это человек был. Выбранцы с гайдуками были привычны к такой войне. Они пускали в дело сабли, ножи, топорики, резали, убивали, раскалывали головы, но и сами гибли во множестве.

Валы в какой-то момент стали подобны гигантским морским волнам, вскипавшим не пеной, но людской кровью.

Вторая же волна наступающих запаздывала. Пускай по ним уже не стреляли из пушек с валов, однако двигались ровные шеренги немецкой и венгерской пехоты не быстро. Никто не спешил в атаку. Осадные щиты, конечно, оставили, больше в них надобности не было, и всё равно никто не торопился кидаться бегом на штурм валов, как будто там уже не дрались насмерть и не гибли их товарищи.