Последний герой СССР (СИ) - Алмазный Петр

На остановках народу — не протолкнуться. Каждый автобус едва закрывал двери, закончив посадку — и не всегда водителю удавалось сделать это с первого раза. Всегда находился кто-то, кто, повиснув на подножке и держась руками за спины вошедших, напирал, пытаясь утрамбовать народ хоть чуть-чуть: «Ну еще, ну ужмемся немного!»…

Подошла тройка. Длинный, желтый «Икарус», на мое счастье, сочлененный черной гармошкой с «прицепным вагоном». Дачники — бабки в выцветших платках и мужики с потемневшими от загара лицами — напирали на автобусную дверь, как штурмовики на баррикады. Одна, с большой самошитой сумкой, уткнулась мне в бок острым локтем, стараясь оттолкнуть и пролезть вперед.

Я уже и забыл, как оно в СССР бывает на остановках, особенно — летом, особенно — утром.

— Ты че, парень, не можешь старикам уступить? Куда вперед лезешь? — хрипло процедил крепкий, седой мужчина в застиранной, потерявшей цвет, «дачной» рубахе.

«Старики… На таких стариках не только пахать можно, они сами кого хочешь закопают», — подумал я, но не ругаться же с «пожилыми» людьми? Причем здесь вряд ли найдется хоть кто-то старше шестидесяти, а шестьдесят — вообще не возраст, уж я-то знаю. Старость — это состояние души, а не тела, и «старые» люди автобусы не штурмуют. Хотя — учитывая, что продукты сейчас по карточкам, вполне понимаю этих людей. Возможно, от урожая, который они вырастят, будет зависеть жизнь целых семей. Подняв руку с барсеткой вверх, чтобы не оторвали в толпе от ремешка, я втиснулся в открытые двери.

На площади Спартака пересадка. Трамвай номер семь дребезжал, как консервная банка. Народу было много, но посвободней, чем в автобусе, все-таки два вагона. С умилением прокомпостировал талон в компостере. Сто лет таких не видел: массивный металлический корпус, посередине прорезь для талона и сбоку рычаг. С лязгом компостер прикусил талончик и слегка зажевал его. Я осторожно, чтобы не порвать, вытянул талон из прорези.

Санаторий «Барнаульский» находился неподалеку от института Лисавенко, там же, на Горе, на берегу Оби, в красивейшем месте. Старейший в Советском Союзе, построен еще в тридцатые годы. Ремонта старые домики давно не видели, и новый, недавно построенный корпус, красовался среди них, как богач среди бедных родственников. Я сразу направился к новому зданию.

Вошел и огляделся. На стенах плакаты, в основном, пропаганда здорового образа жизни: печень, проткнутая сигаретой, с предупреждением о том, что курение убивает; строго и полунамеками о беспорядочных половых связях и венерических заболеваниях, которых нет, согласно слогану на плакате, только в крепком браке. Но самый умилительный плакат — с загорелой комсомолкой в белом платье на фоне курортного комплекса и слоганом: «В сберкассе денег накопила — путевку на курорт купила» — вызвал злую усмешку. Скоро хана и сберкассам, и накоплениям — над этим уже во всю работают и Майкл Горби, и Ельцин, и целая когорта дорвавшихся до власти, голодных до роскоши «комсомольцев». И путевки им по доброму, на Колыму бы организовать, а не на Кипр, Лазурный берег или где они там еще полюбят отдыхать?

Поймав себя на этой мысли, я встряхнулся. Привычка — вторая натура, а я, полжизни прожив в одиночестве, привык мысленно ворчать. Вслух себе такого не позволял никогда, но в уме порой прокручивал недовольство язвительными, а порой и злыми замечаниями.

Подошел к регистратурной стойке. Две медсестры увлеченно болтали о чем-то. Одна — полненькая, с нарисованными тонкими бровями и ярко-розовым лаком на ногтях. Странно, вообще-то во все времена во всех медицинских учреждениях (насколько я помню) был строжайший запрет на маникюр. Она что-то оживленно щебетала, разминая в пальцах конфетку. Вторая — худая, с острым носом и недовольным выражением лица — слушала, лениво помешивая чай ложкой.

Я секунду подождал, потом шлепнул направлением по стойке так резко, что обе вздрогнули.

— Э-э-э… — пухлая подняла на меня недовольный взгляд. — Молодой человек, вы чего себя так ведете? У нас тут не вокзал!

— Медкомиссия, — коротко бросил я.

Она протянула руку, взяла бумагу, пробежала глазами.

— О-о-о, да у нас тут важный гость! — ее щеки тут же раздвинула сладкая улыбка. Медсестра подскочила и скомандовала, обращаясь к товарке:

— Людочка, беги к терапевту, скажи срочный, из РИПа!

Худая медсестра, еще минуту назад кислая, как лимон, тоже изобразила улыбку и пружиной выпрямилась. Она быстрым шагом пошла по кабинетам.

Тут же за меня взялись серьезно. В процедурном взяли анализ крови, после отправили в туалет с баночкой для мочи. Дальше — флюорография.

— Раздевайтесь по пояс, — буркнул врач, мужчина лет пятидесяти с седыми висками и усталыми глазами старого спаниеля.

Я снял футболку. Он мельком глянул на мои шрамы — два аккуратных рубца на плече, еще один по ребрам.

— Служили? — Спросил уже совсем другим тоном.

— Да, — ответил я.

Он кивнул, понимая без слов, и дальше работал уже быстрее.

Медкомиссию прошел в один день. Всего лишь пара печатей — и мир становится таким услужливым!

Отсюда же, с регистратуры, позвонил в «Р. И. П.».

— Настенька, это Владислав Агеев. Вчера был.

— Анастасия Викторовна, — строго одернула меня телефонная голубка. — Слушаю вас.

— Сан Саныч на месте? Я здесь рядом, медкомиссию прошел. Сейчас сделаю фотографии и могу оформляться.

— Фото можно у нас сделать, здесь прекрасная фотолаборатория, — сообщила она. — Подходите, Александр Александрович на месте, я сообщу ему.

У знакомого глухого забора был через десять минут. Охранник — даже не понял, тот же, что и вчера или уже другой, но такой же хмурый и немногословный, потребовал фамилию, паспорт и так же сверил мое лицо с изображением в документе. Только потом пропустил и кивнул сторону деревянного здания.

Не смотря на то, что близился конец рабочего дня, на стройке кипела работа.

Я прошел к дому, который офисом назвать язык не поворачивался и скоро оказался в зеленом фойе.

Настенька… гм… Анастасия Викторовна сегодня снова была в сарафанчике, и снова в строгом, темном. Белая блузка с аккуратным жабо, брошь, приколотая под воротником — девушка будто жила не в девяностом году, а эдак примерно в шестидесятом. Интересно, она вообще не следит за модой? Или просто по характеру такая? Библиотечная мышка и синий чулок в одном флаконе?

— Пойдемте, — девушка поманила меня за собой.

Фотолаборатория находилась за цветочными кадками, густые листья скрывали дверь почти полностью, и в свое первое посещение я ее не заметил. Так же, как и две соседние с фотолабораторией комнаты. Что там находится не знаю, двери в них были закрыты.

— Не моргайте, — попросила Настя, поправляя мою голову холодными пальцами. От нее пахло чем-то неуловимо тонким, цветочным.

— А что, птичку обещать не будете? — пошутил я.

— Не маленький, обойдетесь без птички, — ответила девушка, сдержав мелькнувшую на губах улыбку.

Фотокамера щелкнула слепящей вспышкой.

— Идите к Александру Александровичу, он ждет вас, — она возилась с фотоаппаратом, стараясь не смотреть на меня. — Фотографии я сегодня же проявлю и занесу в кабинет директора.

Я вышел из лаборатории, поднялся на второй этаж. В приемной гудел компьютер. Петр что-то быстро набирал, щелкая по клавиатуре двумя пальцами. Увидев меня, он широко улыбнулся, как давнему приятелю, перекатил во рту конфету, и произнес:

— О, Влад! Заходи, он тебя ждет. — И тут, понизив голос, предупредил:

— Злой, как черт! — и снова без перехода:

— Конфету будешь? — Протянул мне жестяную коробочку монпансье.

— Нет, — отказался я.

Усмехнулся, заметив среди конфет несколько мелких гаек и диод.

К Сан Санычу вошел спокойно, зная, что все уже решено, а его строгость — что ж, святое дело, поставить «борзого» новичка на место. Хотя… я и так не собираюсь нарушать иерархию.

— Садись, — сказал директор, не поднимая головы от бумаг. — Времени было мало, но я по своим каналам связался с особистами Витебской дивизии. Они дали тебе отличную характеристику. Вспоминают тебя с теплотой, говорят, что ты — хороший парень, простой, как сибирский валенок. Даже больше — примитивный. Вот в этом я с ними не согласен. И как же мои коллеги просмотрели такие мозги, которые диплом заменяют? -он поднял голову и пробуравил меня взглядом.