Артефакт будущего. - Людмила Вовченко

— Это и есть дом, — ответил он. И в этом «дом» не было пафоса — было «оставайся».

К вечеру их новый быт закрутился, как чёткий хоровод. Кай развёл первую пробную баню. Из круглой чаши у воды валил пар, в котором было столько елового и мятного, что можно было дышать носом и чувствовать себя деревом. Ален выстроил на террасах первый ряд «дыхания склона» — серые семена уже ловили шёпот ветра. Арен перебросил узел связи с «Удачей» через дом, как тонкий мост, и теперь корабль отзывался на её мысли, если она вдруг думала: «а не поехать ли до рынка за корицей?».

Наори пришла под закат. Не «проверить», а «навестить». Она принесла тканый мешочек с цитриновой крошкой — «держит теплую радость», сказала — и длинный плоский ключ, на котором были процарапаны три линии, сходящиеся в точке.

— Это не вещь, — объяснила она. — Это память. Ты можешь «записать» на него место, куда хочешь возвращаться. Дом уже вписан. Хочешь — впиши корабль. Хочешь — место первого смеха. Хочешь — имя.

— А можно вписать «кофе»? — попросила Лида. — Чтобы всегда находить ближайшую кофейную станцию?

— Ты смеёшься, — улыбнулась Наори, мягко пожурив взглядом. — Но в этом городе такое могли бы придумать.

Потом они сели на террасе. Женская беседа — не о том, как резать лук кубиком, а о том, что режет жизнь. Наори, не смягчая, сказала:

— Слухи идут по городу. Кто-то шепчет про западный склон. Про «врата». Про «проводницу из прошлого». И про то, как удобны женщины-источники, которых можно уговорить идти туда, куда они сами не хотят.

— Ты предупреждаешь? — прямо спросила Лида.

— Да, — так же прямо ответила Наори. — И напоминаю: здесь женщины редко ревнуют мужчин. Здесь ревнуют землю, дом, силу, место под небом. У тебя — дом, корабль, круг. Много. Кому-то покажется — слишком.

Где-то на противоположном склоне мелькнула тень — женская фигура, тонкая, как тростинка в бокале. Алиа. Она подняла бокал — даже здешние ночи знают вкус вина — и улыбнулась в их сторону так сладко, что у Лиды в зубах свело.

— У меня аллергия на сахарозу, — пробормотала Лида.

— Не ссорься, — мягко повторила Наори. — Но и не верь.

Ночь сменила воздух на более прохладный, и дом заговорил тихими звуками: где-то шуршала вода в тонких жилах стен, где-то вздыхала древесина, где-то корабль на привязи зевал низко. Лида написала на стекле записку (дом подчёркнул янтарём, как важное):

Утро: проверка крыльев. День: тренировки. Вечер: карты ветров.

— Я внесу в приоритеты «шоколадка, тайная», — донёсся из зала голос Арена.

— Ты лучший кошмар любой диеты, — признала Лида.

Она почти уже выключила в себе «что-если», почти. Но письмо из прошлого (или из такого будущего, где любят лгать) зудело в кармане. «Полночь. Западный склон. Только ты. С кораблём будет проще». В версии девятой главы таких писем было два. В её голове — уже сотня.

— Иди, — сказал дом. Нет, он не говорит словами. Он выдохнул лёгкую ноту лаванды — «успокойся» — и свежей горькой мяты — «думай». Лида кивнула самой себе: «Иду. Думаю. Возвращаюсь».

Она не стала вязать на дверях бантики «я ушла вскопать картошку». Она не стала придумывать сказок. Она надела лёгкую куртку, вписала в плоский ключ короткое «имя» — Дом — и сунула его в браслет. Подошла к кораблю — только потрогала борт, и «Удача» вздрогнула, будто проснувшийся кот.

— Ты со мной? — полушёпотом.

В ответ лёгкая вспышка в панели: Да. Корабли в этом городе редко отвечают словами. Но иногда одного «да» хватает.

— Никому не говори, — произнесла Лида своему страху. — И мне — тоже.

Западный склон ночью был похож на охотничью шкуру: бархатный, тёплый, немного тревожный. Тропа, которую днём они с Трианом укрепили «листьями», держала ногу как надо. Пахло щавелем и дождём, которого не было. Где-то ниже шумел рынок ночных птиц — их голоса похожи на ступни в пустом храме.

Письмо обещало «путь, что откроется только тебе». И он открылся — не дверью, не воротами. Сдвигом. Как будто кто-то взял за край картину и оттянул на себя, а за ней — вторая, тусклее, но зовущая. Лида остановилась и выдохнула:

— Вот и здравствуйте, мембрана моей глупости.

Золотая нить на запястье нагрелась — не больно, но как если бы тебя удерживали за руку. «Удача» сзади тихо втянула воздух, осталась на привязи: корабли не прыгают туда, где не видят неба. Лида шагнула сама.

Первое, что ударило — запах. Не обычная мята «сюда», не жасмин «тише». Мед. Густой. И на самом дне — горечь апельсиновой кожуры. Она уже чувствовала его в письмах. «Сладко, чтобы завлечь. Горько, чтобы поверили, что правда».

— Ты пришла, — сказал голос. Женский. Тёплый, ровный. Так разговаривают те, кто привык побеждать в спорах, не повышая тона.

Перед ней стояла фигура в лёгком плаще с капюшоном. Без театра — просто капюшон глубоко наброшен. Лицо не увидеть. Руки в тонких перчатках. На ладони — пластина, такой же формы, как её ключ, только темнее, как затянутый дымом лёд.

— Я не люблю, когда мной руководят анонимки, — ответила Лида. — Но иногда у меня отсутствует инстинкт самосохранения. Что это? Сеанс «вернись туда, где тебя ждут отчёты и серая блузка»?

— Сеанс «у каждого есть право на дом», — мягко поправила женщина. — Врата открываются редко. Очень. Они любят тех, кто очень хочет. — Тон на последнем слове стал чуть гуще. — Ты хочешь.

— Я хочу всего, — честно сказала Лида. — Кофе, полётов, чтобы мои мужчины не утомляли меня своей идеальностью, чтобы соседки перестали улыбаться, как будто нюхают ваниль сорокоградусной крепости. И… да. Посмотреть, есть ли где-то Аня, которая сказала: «Лидка, ты невозможная». Но я ещё хочу жить. Здесь тоже.

— Выбор — не всегда ножницы, — сказала женщина. — Иногда — шов. Я предлагаю шов.

Она подняла пластину. Воздух между ними елис тонкой ряби. У Лиды по