Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

— Божий человек зла творить не может, — прежде, чем я успел выдвинуть очевидную версию, опроверг ее «силовик». — А ежели бы и сподобился, так мы бы его враз почуяли.

Ну да, такую вонь из помещения быстро не вытравишь.

— А знамения все обворованные получили?

— Нет, — покачал головой Юрий. — Ты один. Понравился ты Иннокентию, Гелий. Радуйся и благодари Господа за это — дважды он тебе знамение передал, стало бы и в третий раз оное будет. Не оплошаешь — считай, предупрежден будешь.

— Грек идет, богатства несе-е-ет!!!

Очень хорошо помню, как брал кредит на первую свою пекарню под залог доставшейся по наследству от бабушки квартиры. Сбережений у меня тогда почти не было — только вернулся в Россию, полгодика по профессии поработал, ну откуда стартовому капиталу взяться? Трясло меня тогда так, что даже вспоминать не хочу. Вкалывал я тогда в основном сам, по двенадцать часов булки с пирогами пёк, а потом еще часика по три тем же самым дома занимался, запасец на утренний торг готовил. Кассирша-продавщица тогда у меня еще была, без нее никак. Не забыл я ее трудового, малооплачиваемого поначалу подвига, до очень большой должности в сетевухе она в итоге доросла, но это неважно, важен кредит.

Спалось мне тогда ой как погано, а когда по итогам первого месяца работы я ушел в немалый такой «минус», думал все, пропала единственная недвига, а мне придется банкротиться. Плакала мечта, короче. Ничего — на второй месяц у меня завелись постоянные клиенты, дала свои плоды реклама, и пекарня начала приносить скромный, но все-таки доход. На третий месяц работы у меня почти закончились свои и заемные средства, но доход стал получше, поэтому я знал, что на долгой дистанции с долгами рассчитаюсь. Еще один кредит взял, в общем, но небольшой, чисто платежки, сырье и зарплату кассирше пооплачивать еще пару месяцев. Расчет оправдался, и к окончанию первого года работы я открыл вторую пекарню, уже целиком на свои собственные деньги.

Ситуация, в которую я попал теперь, с одной стороны лучше — «банкротиться» мне в этом мире не придется точно, на Руси и механизма такого не существует — а с другой… С другой существует механизм «долгового рабства». К огромному счастью, изготовленный кузнецом громоотвод на ТАКОЙ долг не тянет как ни крути.

«Современники», пошли им Бог добра, решения принимают медленно, по жизни не торопятся, но когда им это надо, демонстрируют чудеса продуктивности. Какой там «до ночи» — пока мы с Юрием разговаривали с потенциальными свидетелями («комендант» Петр теперь меня ненавидит, потому что второй по счету кражи в его владениях ему не простят, разжалуют в обыкновенные монахи) и осматривали мою оскудевшую (даже азбуку Федькину тварь не постеснялась украсть) келью, прошло едва ли три часа, но кузнец успел припереть двухметровой высоты железный шпиль со следами грубой обработки молотом с приделанной к ней цепью.

— Понимаю горе твое, Гелий, но и ты меня пойми, — очень так душевно, сильно этим напоминая рекетира, пенял мне кузнец, и одно лишь присутствие Юрия удерживало его тянущиеся к моим тщедушным на контрасте с двумя этими здоровяками плечам. — Вот предупредил бы ты, что платить тебе нечем, я бы тебе сейчас вместе со всеми сочувствовал. Но ты же не предупредил.

— Не предупредил, — признал я.

Выбила напасть сделку из головы.

— Виноват перед тобой, батюшка, — поклонился кузнецу. — Прошу тебя подождать три дня.

А там или ишак помрет, или падишах. В смысле: или епископ найдет воришку и вернет добро, или мне придется разыграть раньше времени парочку козырей.

Тем не менее, «обстоятельства непреодолимой силы» в нашем устном (однако соблюдать его от этого нужно не меньше) договоре «прописаны» не были. Кузнец свою работу сделал? Сделал. Я заплатил? Нет, и причины этого вообще не проблема кузнеца.

— Я-то подожду, но сам понимаешь — беспокойство это для меня большое, а железо на громоотвод твой не монастырское переводил, свое, — принялся ставить меня на процент Федор. — С купцом договорился, он мне железо сейчас, а я ему потом тегиляй с наручами. У него и покупатель уже имелся.

О том, что разницу в цене (чудовищную разницу!) купец за вычетом комиссии ему бы принес, конечно не слова. Впрочем, оно и не важно — не мое дело ведь, сам на такие условия согласился, никто не принуждал.

— Теперь, получается, покупатель к кому понадежнее уйдет, а купец на меня за то обидится. Не только меня ты подвел, Гелий, а троих ажно людей.

— Не жадничай, Федор, — неожиданно вступился за меня Юрий. — Его юродивый отметил.

То, что ко мне привязался шизофреник, это что, аргумент?

— Вот как, — задумчиво посмотрел на меня кузнец.

Похоже, аргумент. Нужно ловить момент, пока Федорова жаба не победила уважение к юродивому.

— Все понимаю, батюшка, — заверил я кузнеца. — Когда цепочка торговая ломается, плохо становится всем, кто в ней участвует. Через три дня долг отдам честь по чести, а сверху портки. Похуже моих, — честно признался. — Но добротные, денег стоят.

— Хорошо торгуешься, грек, — упразднил для себя мое право зваться по имени Федор. — Уговорил. Через три дня, в такое ж время, как ныне, ежели не придешь к кузнице, я сам до тебя приду. С батюшкой казначеем, он все посчитает вдумчиво, а потом решим, как тебе долг половчее отдать будет. Только портками уже не отделаешься.

И чего я, придурок беззаботный, хотя бы суму с наличностью с собою сегодня не взял? Думал, не понадобится, но впредь ни единого движения без запаса денег, а все сделки только с оплатой в момент договоренности.

Кузнец ушел, следом свалили Юрий с «лишними» его подчиненными, а я понуро побрел к себе. Машинально наводя порядок — даже топчан разворошил, гнида, ухоронки искал! — я размышлял о том, как сильно мне везло с самого начала, и в какой заднице я оказался сейчас. Шмоток нет, только то, что на мне, да находящийся в работе и уже оплаченный комплект зимней одежды на меня и Федьку. Денег — нет, и в случае большой нужды мне придется продать то, что на мне, заменив это условной сермягой.

Ненавижу чувство бессилия. Сижу тут и совсем ничего сделать не могу, надеясь лишь на епископа. Вот за право распоряжаться собой самому я в прошлой жизни и впахивал, а теперь… А теперь я со всех сторон завишу от чужой воли.

Вздохнув на перенабитый своими руками тюфяк, я взялся за набивку Федькиного и потихоньку переполз к «стадии принятия». Не такая уж и жопа, на самом деле. С голоду не помру, голова по-прежнему полна «активами», епископ прибудет уже завтра утром и сразу же возьмется за дело, а учеба и усиленная кормежка для моего приемного внучка (чего уж тут, старик я, а еще хочу попытаться наверстать упущенное в воспитании собственных сыновей, гештальт называется) оплачены на много недель вперед.

— Эй, грек, — без стука заглянул ко мне в келью «боевой послушник». — С железякой-то чего делать? Прибери хоть, мешается, — рожа его ощерилась в злорадной (что грех большой, и он его потом конечно же отмолит) ухмылке. — Хоть че-то у тебя здесь окромя соломы будет.

В своем праве Федор, но скотина все-таки: с его подачи я теперь обратно стал «греком», утратив личное имя. Ладно, это лишь вишенка на дурно пахнущем торте, а сам он состоит из грандиозного падения статуса в глазах окружающих. «Ходил грек», «богатства носил», а теперь он гол как сокол, да еще и — слыхали? — у Федора-кузнеца в должниках ходит. А ходил-то каким гоголем, спины даже перед начальством особо не ломал! Поделом ему!

Признавать этот «даунгрейд» я не собираюсь — буду держать лицо, и принципиально не откликаться на «грека». Ерунда — пару-тройку дней потерпеть, не более, а дальше высокая «крыша» живо рога самым активным любителям надо мной глумиться поотшибает — я же полезный. Проигнорировав послушника словом и взглядом, я прошел мимо него в коридор, спустился на первый этаж, еще немного прошел по коридору, словил ненавидящий взгляд находящегося в процессе увольнения Петра и выбрался на крылечко. Взгляд на небо: идут тучки, самые что ни на есть грозовые, но время еще есть. Не без усилий подняв казавшуюся такой легкой в руках кузнеца «железяку», я направился в обход здания: там лестница до крыши есть, залезу да установлю, не забыв вкопать цепь в землю. Хоть посплю сегодня немного.