Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

Иннокентий принялся мочить лепешку падающими из его глаз слезами и продолжил:

— Воруют… Воры везде. Один — кошель у купца, другой — у ангелов своих крылья. И не знают, что ангелы те плачут, а купец новый кошель купит. Кому же больнее-то? Тому, у кого крылья украли…

Юродивый замолчал, и мы с друзьями (чего уж там) не сговариваясь перекрестились, вздохнув по потерянной для Царствия Небесного душе Михаила.

Сгубила жадность фраера.

«Сидение у тандыра», к великому моему сожалению, не продлилось даже до Вечерни. Сэкономленные при помощи юродивого детективные навыки епископ Евфимий, к еще большему сожалению, решил потратить на меня. Не то чтобы прямо «колоть» и «дело шить» пытался, но…

— Непонятно мне, Гелий, — откинувшись на стуле, Владыко принялся тарабанить пальцами по столу. — Говоришь, окромя Цареграда да Руси нигде не бывал, да только Цареград с твоих слов получается совсем не тот, где мне побывать доводилось.

Так полтыщи лет между нашими Цареградами прошло. Очень плохой это разговор — Евфимий меня натурально «колет». Да что там, уже расколол, и я вообще не представляю, куда мне придется отправиться из его (на самом деле игуменского) кабинета: в землянку к ворам или на Вечерню.

— Позволю заметить, Владыко, что простые и уважаемые люди ходят разными дорогами и мир от этого видят тож по-разному, — привел я сомнительный аргумент.

А чего мне еще остается? «Я из XXI века от Рождества Христова»? Смешно.

— Зачем Владыко обмануть пытаешься, Гелий? — укоризненно спросил помогающий меня «колоть» игумен.

Сбоку примостился, на скамеечке у стены, уступив свои стол и стул начальству. А еще в кабинете присутствуют двое здоровенных боевых монахов из свиты епископа. Один — у двери, другой — рядышком с Евфимием, охраняя как его, так и крохотное, но достаточное для экстренного бегства окно. Такое расположение «силовиков» меня очень нервирует.

— Не обманываю, Ваше Высокопреподобие, — повернувшись к игумену, я изобразил оскорбленную гордость. — Как можно служителям Его лгать? Все, что в голове моей было как есть рассказал!

Простенькая уловка не сработала — добрый епископ улыбнулся и зацепился за неосторожную фразу:

— Верим тебе, Гелий. В самом деле рассказал ты нам все, что «в голове твоей было». Да только от того, что в голове моей, шибко оно отличается. Святую Софию, на стенах которой сквозь известь аки душа через бренную плоть проступают древние мозаики, мы с тобою видели одинаково, да только окромя нее сходств-то и не нашлось. О Святой Софии ты знаешь, но не знаешь о том, что главная святыня греков Цареградских теперь монастырь Живоносный Источник за городскими стенами. Ты видел Галатскую башню, да отчего-то решил, что шары огненные с нее и по сей день запускают. Бухты Золотой Рог ты и вовсе, ежели по словам твоим судить, отродясь не видал, а лишь слышал о ней с чьих-то слов или вовсе в книгах читал. Говоришь ты тоже не так, как греки Цареградские — те-то уж давно слова турецкие в речь свою добавляют, перемешались. Ты, Гелий, сам словно список, вышедший из-под руки искусного, но далекого от мира писца, который не знает, что подлинник давно уж истерся и изменился. Братья, с коими ты вместе живешь и молишься, говорили — им о Цареграде ты времен деда твоего рассказывал, а не о том, что своими глазами видывал.

Стукачи, блин.

— Так, — подтвердил игумен.

— Ты, Гелий, не бойся, — душевно обратился ко мне Евфимий. — Нет на Руси врагов для тебя. Клятву отцу давал поди не открывать о себе ничего?

Ну вот епископ сам себе все и объяснил. Или снова уловка? Вешаем голову (ох не повесили бы в насильственном смысле слова!), изображая тяжелую внутреннюю борьбу, тем самым с одной стороны пытаясь убедить Евфимия в его правоте, а другой выигрываем время и лихорадочно пытаемся найти способ уберечь бренную оболочку от пыток и насильственной смерти.

— С кухнею так же было, Владыко, — пришел мне на помощь игумен. — Николай рассказывал, многих трудов ему стоило Гелия секретом поделиться уговорить, слово свое наш юный гость держит не чета многим умудренным сединами мужам.

— И долг кузнецом неправедно наложенный отдал, — согласился с ним Евфимий. — Видим мы, Гелий, что христианин ты добрый, верующий, зла да подлости в сердце своем не носишь. Не враги мы тебе, да только в мутной воде чего угодно спрятать можно. Узнают о тебе многие люди, начнут вопросы задавать, и не как мы с Его Высокопреподобием, а иначе — озлобляясь от нежелания твоего на них отвечать. Не хотим мы тебе судьбы такой, видим — многие богатства в голове своей носишь, — с улыбкой вычленил из «формулы» юродивого истинный ее смысл.

В самом деле истинный — это я, попорченный другими временами, в материальные блага уперся как баран, хотя сам же про «активы» из головы своей келарю рассказывал. Бывает так — одна «двойка» есть, имеется и другая, а в «четверку» ну никак без внешнего вмешательства их сложить не удается.

— Клятва всегда клятва, Владыко, — тихо ответил я, глядя в доски пола. — Стыдно мне их промеж себя сравнивать, да только кухня — это одно, а здесь совсем другое.

— Понимаю, — заверил меня Евфимий. — Клятвы сей нарушать мы от тебя требовать не станем, но прошу тебя еще немного с нами поговорить о других землях да прочем.

— Расскажу все, что смогу, Владыко, — с уважительным поклоном ответил я.

— Помножь 124 на 21, — неожиданно выкатил задачку епископ.

Подумав, я решил не просить у него писчие принадлежности для умножения «в столбик», а напрягся и сосчитал в голове:

— 2604.

— Хорошо Гелий наш считает, — похвастался мной перед игуменом епископ.

Вокруг меня одни средневековые манипуляторы от зависти к навыкам которых удавились бы как матерый следак, так и самый распиаренный «коуч» по НЛП из моих времен.

— Николай тож об этом говорил, — кивнул игумен. — Потребные для приготовления трапезы на любое число человек продукты ох споро высчитывает.

Так мне по образованию положено. Поддерживая реноме «молодого», который в обычных ситуациях старается вести себя как мужик средних лет, но в критических «теряет лицо», изображаем на лице короткую польщенную улыбку и сразу же прячем нафиг — типа «спалился». Батюшки обязательно заметят. Хорошо, что возраст у меня нынешнего несерьезный, а за плечами очень большая драма — в мое изложенное когда-то батюшке келарю «веду себя так потому что чужак с мутным будущим, слабины показывать нельзя», похоже, верят и вот эти двое умудренных старцев. Ну как «старцев» — я-то раньше постарше был, а этим бы даже пенсии вне известных структур не светило.

— Скажи, Гелий, кто ныне правит Священной Римской Империей?

— Точно сего не знаю, Владыко, — признался я. — Но один из Габсбургов.

— Францией?

— Один из Валуа.

— Португалией?

— Сие мне не ведомо, Владыко. Знаю, что в Англии правит династия Тюдоров, в далеких землях Китая правит их Император, на которого нельзя смотреть простым смертным, в Индии не знаю кто, но зовется он «падишахом».

Выслушав, епископ спросил:

— А ближние соседи Руси?

— Имя Сигизмунда II Августа здесь известно многим, — ответил я. — Но до попадания на Русь этого имени я не знал.

Кивнув, Евфимий вновь задумчиво постучал пальцами по столу. Долго стучал, а потом принял решение:

— Нарушить клятвы просить тебя не стану, но прошу послушать то, что мы с Его Высокопреподобием поняли. Отвечать не нужно, просто послушай.

«Ответить» же не только словами можно, а физиогномикой епископ владеет.

— Да, Владыко, — согласился я и как бы «незаметно» сжал кулаки.

Я и впрямь нервничаю — мало ли чего средневековая голова надумать может.

— Ты нам и в самом деле не лгал, Гелий, — заявил епископ. — Мы видим в тебе жертву иной, бо́льшей тайны.

Не хочу! Нужно было сразу имитировать провалы в памяти из-за «ушибленности», желательно вообще до полной амнезии, но задним умом-то все сильны.

— Ты, Гелий, не обыкновенный грек из семьи поваров. Ты — потомок знатного рода, коего спрятали от султанова гнева. Спрятали там, до куда его обагренные христианской кровью руки не дотянутся. Воспитывал и учил тебя человек мудрый и знающий, но утративший связи с миром. Учил по книгам. Учил чистому языку предков, богословию, истории великой Империи, которая давно уж пала. Цареград твой от этого — город хроник, а не город турок и униженных христиан. Вот почему знания и речь твои оторваны от жизни. Вот почему ты путаешь обычаи столетней давности с нынешними.