Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

Ну… если исключить «знатность», а «мудрого человека» счесть концептуальным синонимом школы и «шараги», в целом так оно и получается — и впрямь книжные, оторванные от жизни знания получал.

— А теперь я спрошу, — удовлетворенно кивнув на занервничавшего с новой силой (не хочу быть «потомком знатного рода», это же не только пакет привилегий, но и сомнительная перспектива стать фигуркой в чужих играх с высокой вероятностью «размена» моей жизни на что-то) меня, Евфимий задал вопрос. — Все ли твои вещи мы вернули тебе?

— Не с проста спрашиваете, Владыко, — догадался я. — Клянусь — благодаря вам мне вернули всё добро, о котором я знал. Вы нашли что-то, чего не нашли Государевы воины и я?

— Нашли, — с предельно серьезной рожей ответил епископ, и, не прерывая зрительного контакта со мной, достал из ящика стола три мятых куска пергамента, которые положил передо мной. — Видел ли ты письма сии?

— Окромя того письма, что Государевы люди нашли, других не видел, — честно признался я. — В одежку вшиты были?

Очень сильно сожалею, что не прощупал всё как следует на предмет «ухоронок». Спалил бы эти бумажки к чертовой матери от греха подальше, чтобы сохранить устраивающий меня «статус-кво».

— Светлая у Гелия голова, — похвалил меня игумен.

— Светлая, — согласился епископ. — Знакома ли тебе сия печать? — указал на до дрожи знакомого двуглавого орла.

Знакомого, но иного, не как на гербе России будущего. Не видел, но догадаться несложно — с точки зрения той легенды, что выдумал епископ, не видеть такой печати я попросту не мог, а значит говорить «нет» смерти подобно:

— Ромейская печать, Владыко.

— Старинный символ Палеологов, — уточнил Евфимий.

По спине от этой фамилии пробежали ледяные мурашки. Разное я в будущем слышал об этой династии, в основном — нехорошее, но наверняка утверждать нельзя: историю пишут победители, а Палеологи в какой-то момент пали и канули в небытие. Тем не менее, фамилия для меня очень, очень, ОЧЕНЬ нехорошая: малейшая связь с ними, пусть и на уровне «дед сего мальчугана поваром при Палеологах был» превращает меня в лакомый кусок для одних и мишень для других. Судьба моя, таким образом, уже совсем не в моих руках, а в руках вот этих двух уважаемых старцев. А потом и вовсе перейдет она куда-то на уровень «земной оси», сиречь — на уровень высшей светской и церковной власти.

— Не бойся, юный Палеолог, — душевно улыбнулся мне епископ. — Тайну твою мы сохраним.

— Зачем мне-то о ней сказали? — совсем не наигранно простонал я, схватившись за голову. — Я же поваренок! Я вообще не знаю, кто, как и зачем вот это вот все затеял! — кивнул на бумаги. — Я ничего не хочу кроме как на благо людей трудиться, через искусство кулинарное да придумки навроде громоотвода! Молю вас, батюшки, не губите! Клянусь, много пользы Руси и Церкви Святой принесу, только не тащите меня в Москву, позвольте в монастыре остаться!

По щекам потекли слезы.

— Пользу принесешь, верю, — с показавшемся мне вполне искренним сочувствием в голосе и на лице заверил Евфимий. — И в то, что о происхождении своем ты не ведал, тоже верю — опасно тайну сию даже тебе самому доверять было. Берегли тебя шибко, Гелий, от самого себя берегли. Да только не рассказать Его Святейшеству о тебе я не могу.

Хана мне — Митрополит-то, в свою очередь, «не сможет не рассказать» уже Царю. Кто его знает, чего с Палеологом тот сотворить захочет — может златом и любовью осыплет, а может и удавить прикажет, после чего, конечно, до конца своих дней лично за душу мою молиться станет.

— Не бойся, Гелий, — вернулся к старому обращению Евфимий. — Очень хорошо, что тебя в монастыре сем оставили. Места здесь тихие, батюшка Алексей, — посмотрел на игумена. — Тебя покуда при себе подержит, от напастей любых убережет, да пользу, как ты и хочешь, принести позволит. Может и вовсе насовсем здесь останешься, ежели захочешь. Его Святейшество человек добрый и ума великого, не нам, сирым, чета. Я передам ему просьбу твою «в Москву не тащить», — ободряюще улыбнулся. — И о громоотводе с тандыром ему поведаю обязательно, задумки добрые, пользы и впрямь немалой. Его Святейшество оценит обязательно. А чтобы сподручнее тебе было далее пользу приносить, от имени Церкви Нашей награду тебе за придумки твои кладу, в сотню полновесных рублей. Монеты тебе здесь без надобности, поэтому, ежели понадобится чего, просто батюшке келарю скажешь.

— Да чего Николаю-то? — засуетился игумен. — Лучше прямо мне говори, оно и сподручнее будет, один стол делим.

Офигенно тайну собрался хранить настоятель, на самое видное место меня пересадив! Впрочем, в свете череды удивительных совпадений, случившихся в последние дни, такой резкий рост в системе местничества никого особо не удивит.

— Спасибо, батюшки, — уныло поклонился я.

— Не боись, Гелий, — снова подбодрил меня епископ и осенил крестным знамением. — Ступай с Богом, а нам с батюшкой Алексеем о другом, тебе неинтересном, потолковать нужно.

Можно попросить почитать письма, но я уверен в том, что там будет полно незнакомых имен, мутных намеков, а может и тупо схема будущей интриги. Незнание в моем случае благо, и я в лепешку расшибусь, чтобы попытаться удержаться подальше от Москвы.

Ой, да кого я обманываю — через потребный для возвращения в Москву, передачи бумаг Митрополиту и принятия последним решения срок за мной приедут. Не могут не приехать.

— Спасибо, Владыко, — поблагодарил я за благословение и на подкашивающихся ногах направился к выходу из кабинета.

А как хорошо всё начиналось!

Глава 16

На Заутреней я удостоился чести стоять на максимально почетном для мирянина месте, что никого после таких интересных событий не удивило, а у многих на лицах так и вовсе читалось «ну а где еще ему стоять?». По окончании службы, прежде чем нужный мне кадр успел убежать по делам, я подвалил ко плотнику Василию. Прежде, чем я успел что-либо сказать, он сильно удивил меня, отвесив уважительный «поясной» поклон.

— Ты чего, Василий? — не выдержал я. — Ты так не шути.

— Какие тут шутки, Гелий Далматович? — выпрямившись, в свою очередь удивился тот. — Все уже знают, что происхождения ты знатного, за одним столом с Его Высокопреподобием и Владыкою сидеть будешь. А сирота твой человек простой, даже пострига покуда не удостоился.

Каноничное из грязи в князи, причем за пару дней буквально. В демократию играть даже пытаться не стану: времена к ней настолько не располагают, что сам же Василий, ежели я начну упирать на наши вполне приятельские, пусть характер у него и поганый, отношения, меня не поймет в первую очередь. Придется привыкать.

— Забыл о том совсем, — развел я руками. — Работа для тебя есть, и по умениям твоим, и по душе.

— Ежели будет на то воля батюшки келаря, сделаю, Гелий Далматович, — отвесил еще один поклон Василий.

— Будет воля, — уверенно заявил я. — Сейчас выйдет батюшка, я его спрошу. Спасибо.

— Тебе спасибо, Гелий Далматович, что не забыл сироту твоего, — улыбнулся плотник. — Ежели дело «по душе», то и работа в радость.

Случись этот разговор два дня назад, Василий бы сначала запросил подробностей, а потом ушел по своим делам (их у него без дураков много, и я бы и не подумал обидеться), а сейчас стоит молча, глазами бегает, с ноги на ногу старается не перетаптываться. Ждет.

Грустно. Я ведь теперь даже позвать его со мной прогуляться до той же столовой не могу — он-то пойдет, но будет от этого испытывать неловкость и давление от разницы в ранге. Грустно, но знакомо — в прошлом моем мире социальная лестница работала иначе, но и там, трансформировавшись из «Петьки» в «Петра Степановича», я растерял в пути многих хороших людей.

— Далеко не уходи, пожалуйста, — с улыбкой кивнул я ему, получил ответный поклон и пошел обратно ко входу в храм, вполне физически — глазами — ощущая неприятное, но закономерное, оправданное и совсем не осудительное желание окружающих ко мне не лезть.