Кондитер Ивана Грозного - Павел Смолин

«Современники», пошли им Бог добра, решения принимают медленно, по жизни не торопятся, но когда им это надо, демонстрируют чудеса продуктивности. Какой там «до ночи» - пока мы с Юрием разговаривали с потенциальными свидетелями («комендант» Петр теперь меня ненавидит, потому что второй по счету кражи в его владениях ему не простят, разжалуют в обыкновенные монахи) и осматривали мою оскудевшую (даже азбуку Федькину тварь не постеснялась украсть) келью, прошло едва ли три часа, но кузнец успел припереть двухметровой высоты железный шпиль со следами грубой обработки молотом с приделанной к ней цепью.

- Понимаю горе твое, Гелий, но и ты меня пойми, - очень так душевно, сильно этим напоминая рекетира, пенял мне кузнец, и одно лишь присутствие Юрия удерживало его тянущиеся к моим тщедушным на контрасте с двумя этими здоровяками плечам. – Вот предупредил бы ты, что платить тебе нечем, я бы тебе сейчас вместе со всеми сочувствовал. Но ты же не предупредил.

- Не предупредил, - признал я.

Выбила напасть сделку из головы.

- Виноват перед тобой, батюшка, - поклонился кузнецу. – Прошу тебя подождать три дня.

А там или ишак помрет, или падишах. В смысле: или епископ найдет воришку и вернет добро, или мне придется разыграть раньше времени парочку козырей.

Тем не менее, «обстоятельства непреодолимой силы» в нашем устном (однако соблюдать его от этого нужно не меньше) договоре «прописаны» не были. Кузнец свою работу сделал? Сделал. Я заплатил? Нет, и причины этого вообще не проблема кузнеца.

- Я-то подожду, но сам понимаешь – беспокойство это для меня большое, а железо на громоотвод твой не монастырское переводил, свое, - принялся ставить меня на процент Федор. – С купцом договорился, он мне железо сейчас, а я ему потом тегиляй с наручами. У него и покупатель уже имелся.

О том, что разницу в цене (чудовищную разницу!) купец за вычетом комиссии ему бы принес, конечно не слова. Впрочем, оно и не важно – не мое дело ведь, сам на такие условия согласился, никто не принуждал.

- Теперь, получается, покупатель к кому понадежнее уйдет, а купец на меня за то обидится. Не только меня ты подвел, Гелий, а троих ажно людей.

- Не жадничай, Федор, - неожиданно вступился за меня Юрий. – Его юродивый отметил.

То, что ко мне привязался шизофреник, это что, аргумент?

- Вот как, - задумчиво посмотрел на меня кузнец.

Похоже, аргумент. Нужно ловить момент, пока Федорова жаба не победила уважение к юродивому.

- Все понимаю, батюшка, - заверил я кузнеца. – Когда цепочка торговая ломается, плохо становится всем, кто в ней участвует. Через три дня долг отдам честь по чести, а сверху портки. Похуже моих, - честно признался. – Но добротные, денег стоят.

- Хорошо торгуешься, грек, - упразднил для себя мое право зваться по имени Федор. – Уговорил. Через три дня, в такое ж время, как ныне, ежели не придешь к кузнице, я сам до тебя приду. С батюшкой казначеем, он все посчитает вдумчиво, а потом решим, как тебе долг половчее отдать будет. Только портками уже не отделаешься.

И чего я, придурок беззаботный, хотя бы суму с наличностью с собою сегодня не взял? Думал, не понадобится, но впредь ни единого движения без запаса денег, а все сделки только с оплатой в момент договоренности.

Кузнец ушел, следом свалили Юрий с «лишними» его подчиненными, а я понуро побрел к себе. Машинально наводя порядок – даже топчан разворошил, гнида, ухоронки искал! – я размышлял о том, как сильно мне везло с самого начала, и в какой заднице я оказался сейчас. Шмоток нет, только то, что на мне, да находящийся в работе и уже оплаченный комплект зимней одежды на меня и Федьку. Денег – нет, и в случае большой нужды мне придется продать то, что на мне, заменив это условной сермягой.

Ненавижу чувство бессилия. Сижу тут и совсем ничего сделать не могу, надеясь лишь на епископа. Вот за право распоряжаться собой самому я в прошлой жизни и впахивал, а теперь… А теперь я со всех сторон завишу от чужой воли.

Вздохнув на перенабитый своими руками тюфяк, я взялся за набивку Федькиного и потихоньку переполз к «стадии принятия». Не такая уж и жопа, на самом деле. С голоду не помру, голова по-прежнему полна «активами», епископ прибудет уже завтра утром и сразу же возьмется за дело, а учеба и усиленная кормежка для моего приемного внучка (чего уж тут, старик я, а еще хочу попытаться наверстать упущенное в воспитании собственных сыновей, гештальт называется) оплачены на много недель вперед.

- Эй, грек, - без стука заглянул ко мне в келью «боевой послушник». – С железякой-то чего делать? Прибери хоть, мешается, - рожа его ощерилась в злорадной (что грех большой, и он его потом конечно же отмолит) ухмылке. – Хоть че-то у тебя здесь окромя соломы будет.

В своем праве Федор, но скотина все-таки: с его подачи я теперь обратно стал «греком», утратив личное имя. Ладно, это лишь вишенка на дурно пахнущем торте, а сам он состоит из грандиозного падения статуса в глазах окружающих. «Ходил грек», «богатства носил», а теперь он гол как сокол, да еще и – слыхали? – у Федора-кузнеца в должниках ходит. А ходил-то каким гоголем, спины даже перед начальством особо не ломал! Поделом ему!

Признавать этот «даунгрейд» я не собираюсь – буду держать лицо, и принципиально не откликаться на «грека». Ерунда – пару-тройку дней потерпеть, не более, а дальше высокая «крыша» живо рога самым активным любителям надо мной глумиться поотшибает – я же полезный. Проигнорировав послушника словом и взглядом, я прошел мимо него в коридор, спустился на первый этаж, еще немного прошел по коридору, словил ненавидящий взгляд находящегося в процессе увольнения Петра и выбрался на крылечко. Взгляд на небо: идут тучки, самые что ни на есть грозовые, но время еще есть. Не без усилий подняв казавшуюся такой легкой в руках кузнеца «железяку», я направился в обход здания: там лестница до крыши есть, залезу да установлю, не забыв вкопать цепь в землю. Хоть посплю сегодня немного.

- Грек идет, богатства несет! - раздался за моей спиной чей-то ехидный