Царская дорога (СИ) - Чайка Дмитрий

— Мой бог говорит, — с усмешкой посмотрел я на него, — что самые высокие стены перешагнет осел, нагруженный золотом.

* * *

Ашшур — город относительно небольшой, со всеми пригородами едва ли в квадратный километр. Бедняцкие кварталы даже плевка не стоят, и они уже ограблены дочиста. Сердце города — цитадель, десять гектаров дворцов, храмов и домов знати. Именно она стоит на высоком холме, с которого изумленные ассирийцы наблюдают за бессмысленным на первый взгляд действом. Сотни людей копают землю, засыпая начальный отрезок канала, окружающего водным кольцом Ашшур. Горожане и воины, засевшие внутри, тычут пальцами, оживленно обсуждая увиденное, но землекопы не останавливаются ни на миг. Лопат и кирок у нас куда меньше, чем свободных рук. Люди просто меняются, поработав пару часов, и даже ночью слышен затейливый мат на нескольких языках. Надо сказать, мы и в этом деле впереди планеты всей. Я случайно привнес в нарождающееся койне возможность сопрягать слова через соединительные гласные, и это породило фантастические по своему богатству лингвистические изыски. Ведь в микенском диалекте ахейского языка имеются падежи, их целых семь, и приставки, и суффиксы. В общем, есть, где развернуться при должной фантазии.

На пятый день, когда вода сошла, а ров из речного рукава превратился в топкое болото, к воротам Ашшура подскакал всадник с золотым ожерельем на шее и с зелеными ветками в руках. На нем надет пурпурный плащ (это я ему его дал поносить) и немыслимо богатый воинский пояс (тоже мой). Всадник задрал голову и прокричал.

— Переговоры! Зови главного!

Стрелять не стали, и очень скоро на стене появилась надменная физиономия, украшенная завитой бородой, уложенной в правильные ярусы. На груди ассирийца тускло мерцало массивное ожерелье, а властное выражение лица свидетельствовало о том, что он и впрямь главный здесь.

— Меня зовут Нин-дугаль, и я ношу титул бел-или, градоначальника великого Ашшура, — надменно спросил ассириец. — Кто говорит?

— Я Тарис, — крикнул посланник, — командующий пятью сотнями всадников. Я служу царю царей Энею, и принес тебе его слова!

— Говори! — кивнул ассириец.

— Ты должен услышать их, глядя мне прямо в глаза, — усмехнулся Тарис. — Выйди за ворота, градоначальник, или клянусь богами, ваш город превратится в место, где пируют гиены.

— Мы не боимся твоих угроз, посланник, — надменно произнес ассириец, но за ворота, тем не менее, вышел.

— Послание таково, — заявил Тарис. — Три царя принесли клятву своим богам, что не уйдут отсюда, пока этот город не падет. Рва у вас уже нет, и Нижний город остался без воды. Ваши запасы в цистернах иссякнут за пару месяцев, и тогда все умрете от жажды. И зерна по Тигру вы не получите, мы перехватим все корабли.

— Плевать, — равнодушно ответил ассириец, запахнувшись в роскошный плащ, обшитый золотой бахромой. — Скоро зима, и небеса дадут воды еще. Еды у нас полно, а чернь мы выгоним за ворота. Делайте с ней что хотите. Мы будем биться, как пристало воинам.

— Три государя, владыки многих земель, говорят тебе, Нин-дугаль, — продолжил Тарис. — Царя Ашшур-Дана, оскорбившего послов, покарали боги. Он и его род прокляты за это святотатство. Сдай Ашшур, и тогда лично ты получишь талант золота и город Арбела. Ты станешь царем, и твои потомки будут царями. Три государя поклянутся в этом и признают вечное право твоего рода на этот город и его округу. Царская дорога из Аншана в Угарит пройдет через твои земли, и ты будешь вправе взять с них сороковую долю пошлины.

— Это измена, — лоб ассирийского вельможи покрылся каплями пота, а его глаза скосили куда-то вбок.

— Ты клялся в верности тому, кто умер, — ответил Тарис. — Разве мальчишка Мутаккиль-Нуску уже стал жрецом Ашшура? Он прошел очищение? Принес положенные жертвы? Разве лучшие люди Ассирии признали его? Они уже успели сказать прилюдно: «Мутаккиль-Нуску! Ашшур, владыка твой, утвердил твоё царство»?

— Не-ет! — замотал головой вконец растерявшийся градоначальник. — Не успели еще! Нам не до этого пока.

— Тогда он не царь, и никакой измены тут нет и быть не может, — решительно заявил Тарис. — Ты всерьез думаешь с тысячей воинов удержать город, который осаждают цари царей? Спаси своих людей, Нин-дугаль. Спаси своих жен и детей. Подари им новую, счастливую жизнь. Три повелителя мира признают тебя своим сыном. Открой ворота и уведи войско в Арбелу. Ни одна стрела не полетит в твою сторону. В этом три царя клянутся великим Солнцем. Боги Тиваз, Наххунте и Шамаш будут тому свидетелями.

— Проваливай отсюда, посланник! — заорал ассириец так громко, что слышали все, кто сейчас стоял на стенах. — Я не сдам город!

— Ты услышан, — понимающе оскалился Тарис и развернул коня.

Ашшур был сдан к закату. Когда войско вышло из ворот, таща награбленное, купцам, жрецам и вельможам не осталось ничего, кроме как упасть в ноги царям и предложить выкуп за свою жизнь. А еще они принесли головы мальчишек, сыновей Ашшур-Дана. Меня даже замутило от этого зрелища. Едва не зарубил сволочей, но вовремя удержался, ведь и Шутрук, и Кузи-тешуб отнеслись к этому как к должному.

Знать столицы Ассирии стоят на коленях перед креслами, в которых сидят три царя. Они держат в руках дары, и их глаза смотрят в землю. Вдруг войско, обступившее нас всех, зашумело, словно лес под порывом ветра. Изумленные вопли раздавались все ближе и ближе. И вскоре упряжка из шести коней выплыла из людского моря, волоча за собой каменную статую.

— Ашшур! — вскинулись ассирийцы. — Да как вы посмели! Бог покарает вас!

— Пусть попробует, — усмехнулся я и взял в руки молот, наслаждаясь перекошенными лицами царей и вельмож. Даже Шутрук-Наххунте, бесстрашный воин, побледнел и зашептал какие-то молитвы, схватившись за амулет.

Я поднял молот и обрушил его на статую. Удар, еще удар, еще… Изваяние высечено из песчаника, и я жутко обрадовался, что искусство обработки камня здесь не достигло высот Египта. С гранитом я мог бы оконфузиться. Эта статуя невелика, всего метра два в высоту, и совсем скоро, после прицельных ударов по шее, голова покровителя столицы Ассирии отлетела в сторону и теперь лежала, жалобно глядя на свою паству. Единодушный вздох вырвался из груди людей, на глазах которых свершилось немыслимое. Теперь меня должна была убить молния как святотатца. Но, ко всеобщему удивлению, я все еще проявлял признаки жизни.

— Бог Ашшур повержен! — заорал я, подняв молот вверх. — Он больше не имеет силы. Если он может, то пусть покарает меня прямо сейчас! Видите! Я жив! Значит, бог Ашшур только что умер!

Убедило ли это людей, я не знаю, но на лице Шутрук-Наххунте проявилось немалое сомнение. А вот ассирийцы были раздавлены. Их мир только что рухнул.

* * *

Банальная пьянка, которая сопровождает любую более-менее значимую победу, закончилась к вящему удовольствию всех без исключения. Все же люди тут собрались неглупые и дальновидные. И Кузи-Тешуб, который смог сохранить за собой немалый кусок империи хеттов в этом развалившемся мире, и Шутрук-Наххунте I, самый великий из царей Элама за всю его историю. Эти люди прекрасно понимали, что изменения политического расклада случились тектонические. И понимали, что с этим нужно что-то делать…

— Мы не можем оставить Ассирию в прежнем состоянии, царственные братья, — сказал я, когда вельможи покинули шатер. — Царя Ашшур-Дана мы убили, двое его сыновей погибли тоже. Местная знать попряталась в провинциях и ждет. Пройдет несколько лет, и они снова соберутся с силами. Они изберут царя из боковой ветви, и тогда времена Тукульти-Нинурты вернутся.

— Что ты предлагаешь, царь Эней? — нетерпеливо перебил меня Шутрук.

Он хорошо говорит по-аккадски, но его говор звучит немного забавно. Можно было бы посмеяться, да только все веселье пропадает, когда встретишься взглядом с этим человеком. Маленькие, глубоко посаженные глазки сверлят тебя, как два буравчика, и в них светится живой, совершенно безжалостный ум. И тогда ты вспоминаешь, что ту самую стелу с законами царя Хаммурапи, из учебника истории за пятый класс, притащил в Сузы именно он. А чтобы это сделать, царь Шутрук-Наххунте I превратил в пустыню половину Междуречья.