Товарищ «Чума» 12 - lanpirot
Он замолчал, обводя взглядом бойцов. И комбат Семенов увидел, как меняются их лица. Некоторые уже слушали священника с непокрытыми головами, лица у них были серьезные и строгие. Когда он замолчал, несколько человек, не сговариваясь, перекрестились. Комбат видел, как это сделал и молоденький связист, приносивший ему вчера радиограмму. Он крестился не тайком, не украдкой, а открыто, с вызовом глядя перед собой.
Комбат отвернулся. Он смотрел на серое небо, на голые деревья, на грязную дорогу. Он ждал, когда снова загремят пушки и все вернется на круги своя. Но холод внутри подсказывал, что это только начало. Начало какой-то другой, новой войны. И он больше не знал, каким оружием ее вести.
Тишину нарушил скрип шагов по мерзлой земле. Рядом с Семеновым встал отец Гермоген. Он не смотрел на комбата, его взгляд был устремлен туда же — на унылый, вымерший пейзаж.
— Тяжело принимать новое знание, товарищ комбат? — тихо спросил священник, и в его голосе не было ни торжества, ни укора. Только усталое понимание. — Как говорил один древний мудрец: многия знания — многия печали[2].
— Знание? — горько усмехнулся Семенов, взглянув в глубокие, словно бездонный омут, глаза священника. — Вы действительно думаете, что они помогут? Мне до сих пор кажется, что это я сошёл с ума… или весь мир вокруг меня…
— Ни вы, ни мир, не сошли с ума, товарищ командир, — не отводя глаз ответил отец Гермоген. — Ваша задача — вести своих бойцов к победе. И для этого у вас есть оружие. Как штык, как пуля, как танки и самолёты!
— Молитва? Святая вода? — Семенов с силой тряхнул головой, будто отгоняя наваждение. — Я — коммунист. И атеист до мозга костей! Я не верю в Бога! А вы мне говорите о святой воде!
— Я говорю вам о реальности, товарищ майор! — голос батюшки стал тверже. — Там, — он указал пальцем за линию фронта, действуют законы, против которых бессильны все ваши убеждения и уставы. Немецкие оккультисты выпустили настоящего джинна из бутылки.
— Как им это удалось, отец Гермоген? — спросил священника подошедший политрук.
— Я не знаю, как… — Мотнул головой монах. — Диавол многолик. Но я знаю одно: против этой Тьмы нужен Свет. И не важно, в какой форме он придет — в форме ли пятиконечной звезды или православного креста, партийной директивы или покаянной молитвы. Важно, чтобы этот Свет горел во всех сердцах наших бойцов и всех советских людей. Вы видели лица своих бойцов? Многие из них уже поверили. Не в Бога, может быть, но в то, что у нас есть оружие намного сильнее проклятого фашистского колдовства.
Комбат молчал. Где-то в глубине души он понимал, что священник прав. Это была та же целесообразность, та же жесткая прагматика войны, которой он всегда руководствовался. Если освященные пули останавливают этих тварей — значит, это эффективное оружие. И им нужно вооружиться.
В глазах Крутова стояла та же тяжелая дума, что и у самого Семенова.
— Товарищ комбат, бойцы ждут указаний. Что делать с этим… «инвентарем»? — Он кивком головы указал на ящики, которые привезли с собой ребята из кинопередвижки во второй машине. Из приоткрытой крышки виднелись аккуратные ряды патронов и небольшие темные флаконы.
Семенов посмотрел на Крутова, на серьезные лица бойцов, замерших в ожидании, на спокойное лицо священника. Он сделал шаг вперед, к своим бойцам. Голос его прозвучал хрипло, но громко и четко, без тени прежних сомнений:
— Слушай приказ! Командирам рот получить со склада особый боезапас! А с вас, батюшка, — он повернулся к священнику, — научить личный состав правилам применения всего этого… нового вооружения…
Комбат Семенов повернулся и пошел к своей землянке. Ему нужно было в одиночестве пережить этот перелом. Переписать все свои понятия об окружающем мире. Война действительно стала другой. И он должен был вести ее дальше. Любой ценой. И любым оружием. До полной и окончательной победы. И точка!
[1] Совершается в Крещенский сочельник (18 января) и на праздник Крещения Господня (19 января). Вода, освященная этим чином, считается величайшей церковной святыней и называется «великой агиасмой».
[2] Многие знания — многие печали — фраза из Библии (книга Экклезиаста), как считается, принадлежащая израильскому царю Соломону.
Глава 16
Я и не ожидал, что дальнейшие события закрутятся с такой ошеломляющей быстротой. После того, как мы доложили товарищу Сталину о восстающих из мертвецов немецких солдатах, а отец Евлампий отправился на встречу с Владыкой Сергием, прошло не более нескольких часов, а Наркомат Обороны уже прислал мне на согласование проект Приказа № 777.
Недаром же в народе говорят: «Бойся не спешки, бойся опоздать». Проект приказа, который лег на мой стол, был лаконичен и страшноват в своей простоте. Пока я вчитывался в отпечатанные на грубой бумаге строки, в голове невольно крутилась мысль: «777… Почему именно эта цифра?». И тут меня осенило.
В православной традиции, которую я, выпускник советской школы, знал довольно смутно (а, честно признаться, не знал совсем, только читал кое-что в интернете), число семь — символ полноты и совершенства. А тройная семерка — это уже нечто запредельное, троекратно усиленное.
Семь — это и семь дней Творения, и семь Таинств Церкви. Выходит, 777 — число Божественного порядка, высшей духовной защиты. Не иначе, как в Наркомате кто-то из бывших семинаристов сидит, раз такие нумерологические шифры вворачивает. Да ведь сам товарищ Сталин, как раз из бывших семинаристов и будет — сначала ученик Горийского православного духовного училища, а впоследствии — слушатель Тифлисской духовной семинарии.
Кому, как не ему — несостоявшемуся священнику, знать божественную магию чисел? Приказом за номером 777 он попытался оградить мир живых от мертвой демонической проказы священным, сакральным щитом. Настоящая ирония судьбы: атеистическое государство в час беды инстинктивно прибегло к древним и архетипическим символам.
Тем временем и за стенами кабинетов советских руководителей православная церковь тоже приводила в действие свой многовековой и отлаженный механизм противостояния нечисти. Действия Владыки Сергия, о которых я позднее узнал от отца Евлампия,
