О бедном мажоре замолвите слово 2 - Виталий Сергеевич Останин

— Слушай вводную, — без приветствия произнёс он. — Прямо сейчас выдвигайся в Злобинский отдел полиции. Там найдешь двух человек и проследишь за ними. Фамилии… Нет, фоток нет. Мне тебя учить? Зайди внутрь, там у дежурки на стенде наверняка будут. Да, только проследить. До моего приезда ничего не предпринимать. Я скоро подтянусь. Всё, давай…

Андрей Викторович в слова уже не вслушивался. Он наливал следующую порцию спиртного. Складывая в голове оправдательная речь для доклада Хозяину:

«Ситуация требовала немедленного реагирования. Угроза была нейтрализована. Дело под контролем».

Он уже практически в это поверил. Осталось только дождаться результата.

Гость, закончив звонок, бросил коротко:

— Я поехал за парнями. Нужно ещё со «схрона» забрать кое-какие вещи. За срочность — двойной тариф.

И вышел.

В кабинете снова сгустилась тишина. Опрокинув в себя стопку, Приходько поперхнулся. Закашлялся. Не в то горло пошло. Но это уже были мелочи. Главное, что уже сегодня проблема будет устранена.

Глава 17

Как по мне, размышлять было не о чем. Согласно одно старой, но все еще верной поговорке: «Даже если ты не занимается политикой, то рано или поздно эта тварь придет, и займется тобой».

Другими словами — был ли у нас выбор? Сделать чистые глазенки и отойти в сторону? Мол, дальше сами? Ага, а эти ребята, чье сонное болото мы уже потревожили, они такие сразу: «А, ну да, злобенцы ни причем, можно их не трогать!». Щас!

На какое-то время, конечно, нас забудут. Ненадолго — пока будут решать более оперативные задачи. После чего руки дойдут уже до нас. Вспомнят, что есть тут несколько оперов, которые слишком много знают и — алга. Если и есть что-то неизменное во всех мирах, так это гнилая человеческая натура. Которая ради спасения своей шкуры пойдет на что угодно. Вплоть до убийства ближнего своего.

Все это я совершенно не стесняясь в выражениях и объяснил собравшимся в кабинете. Мол, дело не в морковке, которую посулили Платов, на самом деле мы перед выбором без всякого выбора. Вариант предложенный генералом хотя бы предлагал выход. И нужно быть дураком, чтобы от него отказаться.

В Пушкареве я не сомневался. Старый тертый жизнью мент никогда бы не подписался на чужую работу… если бы имелся хоть какой-то вариант этого не делать. А когда возможностей безболезненно соскочить нет… Короче, Александр Сергеевич на мои доводы ответил утвердительным кивком.

Вот в Ворониной я сомневался. В смысле, да она опер, ищейка с очень правильными инстинктами и рефлексами, но, блин, ей всего двадцать пять лет! В этом возрасте ум может и присутствует, а вот жизненный опыт еще только начинает собираться в кубышку. Со всеми своими поражениями и победами.

В общем, я думал она откажется. Участвовать в миссии под названием: «Если что, мы про вас ничего не знаем» — такое себе.

Но Аника удивила. Сказала, будто обладала куда более объемным жизненным опытом, чем должна.

— Ты прав, Михаил. Выбора у нас нет, — и как-то совсем уж непонятно добавила. — На самом деле у каждого из нас его даже меньше, чем ты думаешь.

Размышлять над этими странными словами я не стал, и так бы вымотан. Вместо этого еще раз спросив взглядом согласия, набрал номер Платова и сказал.

— Мы в деле, Григорий Антонович.

— Запускаю процедуру, — пришел ответ. — Постарайтесь сегодня ни во что не влезать. По возможности. Завтра с утра обсудим все вопросы взаимодействия и возможностей расширения штатов.

«Это он про что? Кого-то к нам подкинуть для усиления собирается? Впрочем, завтра и так спрошу, не по телефону».

— Принято.

Отбив вызов, я ухмыльнулся.

— А теперь жрать? С утра маковой росинки во рту не было!

Но оказалось — нет. Кроме принятие важного решения, с которым мы уложились до 16:00, оставалось еще множество вопросов, связанных с нашим временным выходом из состава злобинского райотдела. То есть, фактически мы с Аникой никуда не девались, но заниматься другими делами уже не сможем.

Что подпол и сказал.

— Вы двое и так понятно — временно освобождаетесь от всего лишнего и занимаетесь Зубовым. Аника, за старшего в отделе оставишь Андрющенко?

Фраза была произнесена больше утвердительным, чем вопросительным тоном.

— Да, её, — кивнула Воронина. — У Маши свои задачи. Стеллу в курс дела я сегодня введу, но, думаю, она и сама всё знает.

— Согласен, — покивал Пушкарёв. — Постарайтесь девчонок не дергать. И выдернуть у Платова кого-то на аналитику и прозвоны. Ну, что я тебе говорю, сама понимаешь.

— Всё хорошо будет, господин подполковник, — заверил его я, но снова нарвался на ворчание.

— Твоё хорошо, Миша, да на хлеб бы мазать, а не выходит… — вздохнул он. — Ладно, еще по текучке вопрос…

И вот таким образом еще около часа у него в кабинете мы проторчали. А когда закончили, оказалось, что в нашем оперском, нас уже ждут не дождутся.

Уборщица же! С этой суматохой совсем про нее забыл. Но Стелла — нет. Когда мы вернулись, та положила на стол к Ворониной тонкую папку с распечатками.

— Решили не ждать, сами протокол опроса свидетеля оформили, — пояснила она.

Аника поблагодарила ее взглядом, быстро пробежала бумаги листами. Светлана Павловна все это время терпеливо ждала, когда ее уже отпустят. И ведь даже не представляла, что нескоро. Ее жизнь тоже в опасности.

— Кофе? — спросил я, подходя к агрегату на подоконнике.

— Ой, напилась уже на месяц вперед, — отмахнулась уборщица. — Михаил Юрьевич, а скоро домой мне? Обещали.

— А мне сделай, пожалуйста. Двойной, — попросила Воронина, не отрывая взгляда от бумаг.

С момента, как Воронина раскрыло ей мое «инкогнито», обращалась она ко мне исключительно по имени отчеству. Хотя и была намного старше. Сословное общество, что тут сделаешь.

Не отвечая ей, глянул на Анику. Та мой безмолвный вопрос поняла совершенно правильно.

— Светлана Павловна, — Аника взяла свой стаканчик. — Так получилось, что вы сейчас — единственный свидетель безобразия, которое творил Бансуров и его подельники. Сейчас от вас очень многое зависит. От вас и от ваших показаний. Нам очень важно, чтобы с вами было всё в порядке, понимаете?

— Кажется понимаю, — тяжело вздохнула женщина. — Вы хотите меня пока задержать, чтобы ничего со мной не стряслось?

— Не задержать, а сохранить вам жизнь и