Он вам не Тишайший (СИ) - Шведов Вадим

— Ладно войско, а эти мануфактуры его? — передёрнул плечами Фёдор Кузьмич, с отвращением морщась, словно почувствовав дым с тех самых производств. — Чудища каменные, дымящие, гремящие. Говорят, «технологии» там какие-то. Слово-то какое иноземное, бесовское. И ведь имеет наглость ещё и продавать эти «технологии». Нашим же купцам, боярам — за огромные деньги! Грех, да и только. Знание — от Бога, а он его в продажу пустил. А всё почему? Бесовское оно, а не божье!

— И находятся же охотники! — воскликнул Семён Лукьянович, и его спокойное до этого лицо исказила гримаса презрения. — Алчные души! Платят золотом, поддерживают бесовское. Не понимают, что роют яму не только душе своей, но и укрепляют казну злодея, его мощь.

— Государь даже на пахоту покусился! — добавил Одоевский, и его щёки покрылись нездоровым румянцем. — Слыхали о его якобы образцовых хозяйствах? Возят туда всякий сброд со всей страны и показывают как «правильно» на земле работать. Выходит, мы, веками на ней жившие и народ кормившие, сами ничего не смыслим? Может, и срать он нас по-новому научит?

Несмотря на всю остроту темы, гости, услышав такие слова хозяина дома, громко рассмеялись. Напряжение немного спало…

А Никита Иванович тем временем распрямился, и в его глазах вспыхнул нездоровый огонёк.

— Говорю вам, нельзя сидеть сложа руки! — молвил он тихо, но властно. — Алексей думает, что победил, но это не так. Государь ведь даже не понял, какую глупость сотворил с дворянами. Жестоко обидел. Крестьян отнял, от службы отставил. Теперь по всей Руси сотни, тысячи хороших родовитых воинов сидят по своим поместьям и чёрной злобой на него исходят. Их предки проливали кровь за страну, а он…он принизил их!

Стрешнев и Репнин смотрят на него с непониманием.

— Ну и что? — наконец, пожимает плечами Стрешнев. — Злятся они, а что дальше? Сидят и боятся, — ничего не меняется.

— Это пока не меняется, — перебивает Одоевский. — Но если их собрать? Если дать им понять, что есть силы, готовые постоять за нашу попранную честь? А ведь и это ещё не всё. Ходят слухи, братья, страшные слухи. От верных людей знаю. Алексей не остановится на крепостных и местничестве. Он хочет всех уравнять! И бояр, и дворян, и купцов, и крестьян! Всех! Чтобы не было ни знати, ни простолюдинов, а была одна серая масса, которою он, Пастырь, будет управлять как стадом!

— Такого допустить нельзя! — вскакивает Репнин, и его лицо багровеет. — Это же конец всему! Это ад на земле!

— Именно! — кивает Никита Иванович. — И последняя капля — белые слободы! Вконец нас разорил! Веками благочестивые люди и монастыри освобождались от тягла за верную службу и молитвы. А царь и это полностью отменил! Налогом обложил! Это не пастырь, братья мои… — Он понижает голос до шёпота. — Это Антихрист. Самый что ни на есть Антихрист!

Семён Лукьянович крестится, бормоча молитву.

— Тише, ради бога.

— А знаете, что мне патриарх Иосиф через доверенного человека передал, — продолжает Одоевский. — Он нам тайно сочувствует. Алексей ведь в церковные дела власть свою протягивает. Творит безумие, кощунствует. Мало того что Пастырем себя самолично объявил, так ещё и книги святые требует привести якобы в порядок. Патриарх уверен, что совершись такое — и конец благочестию на Руси. Не верит он молитвам и праведности государя, — говорит, для отвода глаз и греха большого всё делается. И мрут почему-то вокруг него противники его…

— И брат, отец, мать его…— почти неслышно говорит Стрешнев. — Больно уж рано они отошли в мир иной. Здоровы были…Не иначе как он. С малолетства начал…

— Отравил, — без тени сомнения заключает Репнин. — Цареубийца и отцеубийца. Место ему на колу, а не троне.

— Но он силён, — снова возвращается к теме Семён Лукьянович. — Деньги, армия…

— А вот с деньгами-то у него скоро будут трудности! — с внезапной надеждой в голосе восклицает Никита Иванович. — После его указа об отмене крепостного права все крестьяне разбежались кто куда! Дьяки его по деревням бегают, пытаются их переписать, налоги собрать, а ничего не выходит! Мужик теперь вольный, и попробуй его заставь заплатить! Казна пустеет на глазах. Скоро и этой его армии, и стрельцам жалованье платить будет нечем! Всё рухнет!

Лица собеседников озаряются слабой надеждой.

— Так значит, ждать? — шепчет Стрешнев.

— Ждать и искать союзников, — поправляет его Одоевский. — Собирать верных людей. Дворян обиженных, служивых. Искать сторонников в церкви. Его безумие самого его и погубит. Нам нужно лишь быть готовыми, объединить всех недовольных. Сейчас наше оружие — не меч, а слово. Слово, которое откроет глаза тем, кто ещё слеп.

— Но как? — спрашивает Семён Лукьянович. — Хитрово везде уши насторожил.

— Осторожно, — отвечает Никита Иванович. — Через родственные связи, через доверенных лиц. Фёдор Кузьмич, у тебя много родни среди южных дворян. Шепни им, что есть силы в Москве, помнящие о старых порядках и желающих их возврата. Семён Лукьянович, ты человек острожный, присмотрись в приказах, на недовольных дьяков и подьячих. Надо собирать людей, готовиться к неизбежному…

Глава 19

Где тонко, там и рвется

Палата, предназначенная для тайных совещаний, разительно отличалась от парадных залов. Низкие сводчатые потолки давили на собравшихся, а толстые стены, поглощавшие каждый шорох, создавали гнетущую тишину. Единственный массивный стол был заставлен восковыми свечами; их трепещущий свет выхватывал из полумрака озабоченные, напряжённые лица. Воздух был густым и тяжёлым — не только от дыма, но и от непроизвольного напряжения, витавшего в пространстве. Общая тревожность ощущалась почти физически.

Я сижу во главе стола, а мой взгляд скользит по лицам сподвижников: Ордин-Нащокин, Долгоруков, Ртищев, Ромодановский, Милославский, Чистой, Хитрово. И ещё один человек, чьё присутствие сегодня было необходимо, — новый глава Разбойного приказа, Степан Иванович Сукин. Мужчина лет сорока, коренастый, с умными, быстрыми глазами, бывший губной староста из-под Твери. Он славился неподкупностью и умением наводить порядок в самых беспокойных регионах, за что и был выдвинут на должность вопреки всем нормам местничества. Его упрямый подбородок и спокойная уверенность внушали доверие. Правда, был у Сукина и один серьёзный недостаток. Степан Иванович сильно раздражал тем, что видел в людях, по словам многих, одну «грязь», а если умудрялся не найти таковую, то начинал искать её с большим усилием. За эту его черту характера, враги, а иногда даже сослуживцы, за глаза называли главу приказа «cукой». Впрочем, быстро узнав о своём прозвище, так нелепо вышедшим из фамилии, он нисколько не обиделся, лишь окончательно уверовав в пагубность человеческой души.

Уже ожидая того, что всплывёт куча неприятностей, думаю приступить с чего-то позитивного. «Нельзя сразу топить совещание в трудностях», — и с этими мыслями, решаю начать с Чистого, ожидая услышать о первых успехах в таком сложном приказе.

— Алмаз Иванович, тебе слово. Как обстоят дела с дорогами и сообщением? Уверен, здесь есть чем порадовать.

Чистой поднялся, слегка откашлялся. Его лицо выдавало удовлетворение.

— Государь, братья! Ситуация, слава богу, улучшается. Силами Ямского приказа удалось отремонтировать главные пути на Тверь, Смоленск и к Туле. Просёлки, конечно, всё ещё в запустении, но по большим дорогам ездить стало возможно. На реках — относительный порядок. Благодаря усилиям стрелецких команд, — он кивнул в сторону Ромодановского, — ватаги ушкуйников либо переловлены, либо ушли в глухие места. Торговые караваны идут уже почти без страха.

Он сделал паузу, и по его лицу скользнула лёгкая улыбка.

— Идея с голубиной почтой, государь, оказалась… удачной. Признаю, многие, включая меня, сомневались. Но птицы и впрямь летают быстро и точно. Срочные донесения из Нижнего Новгорода теперь доходят за два дня, а не за две недели. Уже несколько раз это позволяло быстро реагировать на всякие неприятности. Многие воеводы и приказные люди оценили такое преимущество.