Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел
Времена на дворе, кстати, стоят самые что ни на есть к насильственной гибели располагающие: 1553-й год, и все местные это знают, что меня, признаться, удивило. С другой стороны, им что, по календарю Майя жить? Нормальный календарь Византийского образца, с отсчетом лет от сотворения мира, а не от рождения Христа. Я для себя, для привычности, конвертирую в нормальные года, там несложно: просто отнимаешь от актуального года 5508 лет. Знают местные и месяц с днем: третье июля нынче на Руси, меньше двух месяцев до Нового года, который празднуют в сентябре, а доминирующими темами в разговорах местных являются прошлогоднее взятие Казани и скорый поход на Астрахань. Ну а для меня, где-то там, вдалеке, словно гроза на горизонте, звоном окровавленных мечей слышится страшное слово «СМУТА».
А еще Русь воюет. Сейчас главный противник — Казанское ханство, а ближайшая цель — Астрахань. В эти времена войны вообще не особо останавливаются, представляя собой смехотворные с высоты (или деградации, тут как посмотреть) войн XX века стычки десятков тысяч солдат. Операция по взятию Казани, в которой было задействовано сто пятьдесят (такую цифру я принес в памяти из прошлой жизни) тысяч человек, из которых собственно воины в подавляющем меньшинстве, является выдающейся по концентрации сил, и недаром о ней знает каждый житель России моего времени.
Это — большие сражения, а параллельно идет неприятная возня: совершенно бандитские рейды с целью пограбить и чего-нибудь сжечь. Общий уровень безопасности вообще никчемен — леса кишат разбойниками и стайками представителей кочевых народов, которые не меньше непосредственно врагов в виде граждан, состоящих с Русью в состоянии войны государств любят грабить, убивать, жечь и угонять пленных в рабство.
Сердце мое сжимается от жалости к предкам. Болит душа за Русь — в эти времена ей ох как несладко. Помимо внешних так сказать «факторов воздействия», имеется на Руси и ряд внутренних проблем. Главная из них — нищета. Не потому что русичи ленивые, а в силу объективных причин. Богатство России моего времени — недра — в этом времени используются никудышно. Опять же — не потому что русичи тупые и отсталые, а потому что мир сейчас весь такой.
Климат — вот главный бич. У нас здесь почти везде «зона рискованного земледелия», и в отсутствие удобрений и агротехнологий урожайность скудная даже в хорошие годы. А если засуха? А если наоборот — дожди, дожди и дожди? Урожай гибнет, и приходится голодать.
Коридор закончился, и я оказался в пахнущем вареными овощами и запекающимся хлебом помещении. Но запахи еды меркли на фоне дыма топящихся «по-черному» очагов. Маленькие окна и очаги, над которыми висел здоровенный котел, давали достаточно света, чтобы я скорбно вздохнул внутри себя, но виду, конечно, не подал.
На грязненьких, пропитанных овощными и мясными соками, потемневших от времени, несущих на себе следы многих сотен «соскребаний» ножами самых грязных мест столах, нарезали редьку с репой — они за неимением картошки и простоты выращивания составляют значительную часть рациона — кухонные трудники с послушниками. Другие занимались хлебом: отщипывая куски теста из кадки, они наполняли им железные формочки, чтобы по завершении «партии» поставить запекаться в печь. Процесс, судя по аккуратным рядам готовых румяных «булок» на столе рядом, начался давно.
Вот хлеб на Руси прекрасен. Благодаря статусу Государевых людей моим «богатырям» и соответственно мне на стол подавали только лучшее. Хрусткие, запеченные до идеального состояния благодаря опыту корочки скрывали нежную, серую или черную, но неизменно ароматную и вкусную мякоть. В монастыре хлебушек похуже — добавляют мякину и всяческий «жмых». К счастью, несмотря на войну и исполинские расходы Государя на нее, монастырь живет неплохо, и добавлять в хлеб совсем уж никудышные суррогаты вроде лебеды нет смысла.
Да какой там «неплохо»! Отлично живет — каменные стены с пушками (!), колосящиеся на всю округу поля с работающими на них крестьянами и контроль над несколькими десятками деревень (собственно их жители на полях и работают) превращают монастырь в этакого «коллективного феодала», который может в известной степени слать подальше самого Государя по всем средневековым законам. Может, но едва ли станет — он же Царь, для наследников Византии фигура сакральная. Короче — если Государь попросит, ему дадут денег или «натуральный» их аналог, в виде мешков с условной гречей для питания войск. Дадут столько, сколько посчитают нужным — на реально больших требованиях любая сакральность начинает сбоить.
Монастырей на Руси много, и богатых среди них немало. Помимо прямой, религиозной функции, они служат пристанищем для лишившихся хозяйства из-за разбойников или войны крестьян, сюда в случае нужды складывают ценности, и само собой монастыри играют роль мощных крепостей. Этот, в котором мы находимся, от «фронтира» далеко, поэтому спокойно себе процветает. Игумен в этой связи весьма могущественный человек, и лишь благодаря иностранному происхождению и сопровождению из «богатырей», состоящих в «избранной дворянской тысяче», кстати, что очень элитно, я удостоился чести сидеть с ним за одним столом, пусть и с краешка.
— Грек, ты чего тут? — подошел ко мне мордатый, кареглазый и русоволосый бородатый монах с не очень большим, но все-таки пузом, которое обтягивал украшенный золотом пояс.
Батюшка келарь де-факто является вторым после игумена человеком в монастыре, потому что заведует всей хозяйственной его деятельностью, от банальных продуктов до учета сбора налогов с проживающих на монастырских землях крестьян. В основном взымается «натуральным» способом, но можно и деньгами.
— Его Высокопреподобие велели по кухне помогать, батюшка келарь, — поклонился я.
Очень, надо признать, неуклюже по сравнению с местными кланяюсь — не привык, но народ не обижается, списывая это на мое иноземное происхождение.
— Стол да ночлег отработать богоугодно, — степенно одобрил решение игумена Николай. — Ступай вон морковку чисть, ежели умеешь.
— Умею, батюшка келарь.
Николай потерял ко мне интерес и пошел контролировать засыпание гороха в котел — гороховая каша сегодня основное блюдо — а я, на ходу засучив рукава, добрался до кадки с морковкой, которую тройка послушников чистила, споласкивала в кадке с грязненькой водичкой и складывала в чистый котел. Морковка отличалась от привычной мне — желтая, белая или фиолетовая. Мелкая, кривенькая, вкус бесконечно далек от моркови будущего совсем не в лучшую сторону. Овощи вообще все намного хуже, чем в будущем — они еще не пережили века селекции.
Ножик мне выдали добротный, и я с удовольствием покрутил его в руках, оценив остроту небольшого, сантиметров в семь, клинка и красоту рукояти, «набранной» из березовой коры. Технология чистки морковки выработана и доведена человечеством до совершенства еще много веков назад, и следующие десять минут я добросовестно «чиркал» лезвием по морковкам, слушая тихий разговор послушников:
— Батюшка Тихон сказывал, гречиха добро в этом году уродилась…
— Петух этот, тварь Божия, каждый раз на меня кидается как видит…
— Сказывают, у батюшки Ивана с кельи бокал серебряный пропал.
— Ишь ты! Неужто вор завелся?
Последнее меня немного напрягло. Спальное место в виде крохотной комнатушки с набитым соломой тюфяком мне выдали. Там же стоит сундук, который не запирается из-за отсутствия замка. В сундуке — мое имущество, которое мне честно отдали «Богатыри». Все, что нашлось на трупах «моей» группы: одежда, немного украшений, а главное — мешочек с деньгами. Точнее — с «денгами», убого отчеканенными серебряными монетами. Семьдесят три штуки было изначально, но почти сразу мне вежливо, но без права отказаться — это в тоне «богатырского» десятника хорошо читалось — предложили продать почти все пригодное для воинов добро моих покойных спутников. Три сабли, два лука со стрелами и запасными тетивами, одна кольчуга, две пары наручей, четыре тегиляя (этакий очень плотный и оттого защитный ватник) и одна приглянувшаяся «богатырю» Петру пара сапог. Три полновесных серебряных рубля мне за это заплатили, и я как никогда уверен в том, что меня очень качественно поимели.
