Подонки! Однозначно (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич

— Как коллега с коллегой я уже могу называть вас «господин президент»? — спросил Седов, усаживая его за обеденный стол, прислуживала Ева, нафуфыренная на все сто — молодых официанток возле любовника не потерпела бы, заодно клеила любопытное ухо.

— Можете, господин председатель, но несколько преждевременно. Нас признал Лондон…

— Москва тоже!

— … Но с таким же успехом вы можете провозгласить независимость Баварии. Пока на эти земли распространяется власть германской армии, всё это, увы, несколько фикция.

— Товарищ Евдокия Фёдоровна! А налейте-ка нам с господином президентом за знакомство. Томаш, я привёз отличную идею — как превратить то, что вы изволили назвать фикцией, в нечто осязаемое. И не когда-нибудь, а ближайшей зимой. Кстати, вы — социалист?

— Скорее — реалист.

— О, мы с вами похожи. От социализма я беру ориентиры на далёкое будущее, в наши дни опираюсь на конкретные возможности. У вас под штыком тысяч 40?

— Больше, до полусотни. И ещё столько же в резерве.

— То есть до Нового года — практически 100-тысячная армия. Успех неминуем!

Когда Ева ушла, дабы не смущать боевого чеха дамским присутствием, Седов рассказал про авантюру со сдачей Киева. В отличие от французского дипломата, Масарик моментально въехал в выгоды ситуации: бить немцев и австрияков там, где они не ожидают, не имеют плотности войск, не укрепили оборону, да ещё на землях, охваченных партизанской войной против оккупантов.

— Будет добрая пшигода… Но если немцы на вас надавят, вы же обещали на Съезде воздержаться от активных действий?

— Я слов на ветер не бросаю! — гордо соврал Седов. — Русская армия и не вступит в бой, только прикроет вам тыл, подсобит со снабжением и поставками. Вы подчиняетесь французскому генштабу, а не нам. Я французам не указ, а те рады любым неприятностям для бошей на Восточном фронте. И волки целы, и овцы сыты! Выйдете к Карпатам, займёте оборону по удобным высотам и ждите большого наступления Антанты в Западной Европе. Они даванут — и вы займёте Прагу, на радость соотечественникам. Из австрийской короны выпадет самый яркий бриллиант, и поделом.

Пока обсуждали детали, Ева принесла перемену блюд, Масарик, которому перевалило глубоко за 60, плотоядно проводил взглядом её удаляющийся задний фасад.

— Увы, дорогой господин президент, тут ничем не помогу, — заметил Седов, уловивший эротический интерес собеседника, явно не по возрасту. — Барышня занята плотно.

— В Полтаве пользуюсь уважением, вниманием не обделён, — нескромно похвастался чех.

Мужчины понимающе переглянулись и ещё раз выпили за успех грандиозного предприятия.

Глава 17

Первый обмен пленными, произошедший в декабре, вызвал скандал, никак Седовым не прогнозируемый, он едва не расстроил хитрый план по захвату Киева. В число освобождённых германцами затесались два авиатора-француза, воевавших за Русскую Императорскую армию, к 16 декабря через Финляндию и Швецию они попали на родину, оказавшись в центре внимания газетчиков, что и создало проблемы властям республики. В Первую мировою войну до окончания боевых действий обмен пленными не практиковался, французы изумились «а так можно было?» и начали массовые акции протеста — почему их правительство не вызволяет соотечественников, если русским удалось.

Русский военный атташе в Париже рассыпался в заверениях, что германская сторона получила назад только раненых, больных и изувеченных военных, никакой мобилизационной ценности не представлявших, за обменом проследил Красный Крест. Гнев верховного французского командования от этого ничуть не утих.

С чехословацким наступлением всё повисло в воздухе. Петерс доложил о готовности отрядов, верных Советской власти, вооружённых винтовками, пулемётами, ручными бомбами, и бьющими копытами с единственным вопросом: когда? Рада УНР постепенно укрепляла власть, в то же время не имея серьёзной армии, способной отбиться от любого из соседей.

Из Петрограда в Гельсингфорс вышли с небольшим интервалом три сухогруза, несущих продовольствие и другие товары, в России в равной мере дефицитные. В море поменяли флаг и название, чтобы под конвоем немецких эсминцев идти в германские порты на разгрузку. Эти три партии никак не изменяли ситуацию, но служили сигналом: Седов блюдёт устные договорённости, за восточные позиции Берлину не стоит переживать.

Проблема Украины, тем не менее, не занимала и 10 процентов внимания Седова. Социалисты создавали государственный аппарат заново. Почти. В отличие от большевиков в прошлой реальности, разогнавших практически всё царское чиновничество и посадивших на их место комиссаров без образования и мозгов, социалисты сохранили костяк госаппарата, меняя его только по необходимости и не сворачивая выполняемых функций. Вертикаль власти работала скверно, но работала, не случился коллапс управления, как при большевиках и левых эсерах.

Седов, самый опытный управленец из социалистов, трудился больше всех, на износ и на разрыв. Не успел наладить заслон, к нему прорывались люди или попадали бумаги с вопросами столь малозначительными, что грех на них тратить время.

Однажды в десятом часу вечера, когда собирался уходить, вцепилась дамочка не первой свежести, поставленная организовать работу ЗАГСов, прождавшая в приёмной с утра. Она не нашла ничего лучшего, как лично притянуть председателю правительства список имён, рекомендованных для младенцев, рождённых в обновлённой революционной России. Седов читал и не знал что выбрать — смеяться или звать мозгоправов. Поборница новизны предложила:

«Арсед» — армия Седова.

«Веар» — Великая Августовская Революция.

«Видсед» — великие идеи Седова.

«Гертруда» — герой труда.

«Марсед» — Маркс, Седов.

И так далее, ещё два десятка имён так или иначе использовали фамилию Седова, от листка с ними пахло пишущей машинкой и зарождающимся культом личности. А также махровым идиотизмом. В прошлой жизни слышал о подобном. Особенно приятно советским мальчикам было носить имя «Передовое дело радует Сталина», сокращённо — «Педераст».

Он сплавил энтузиастку Луначарскому, сам поволок ноги в жилые покои.

Возвращаясь в спальню, уже не обращал внимания, что живёт в царских палатах, а не в «Киевских нумерах», падал и отрубался, не всегда отвечая на эротические намёки подруги. Однажды сказал:

— Я мечтаю сто дней быть никем. Сто дней вообще забыть всё. Как бомж, вон там бросить телогрейку и под солнышком поваляться.

— Через неделю Рождество Христово, — ответила Ева. — Первое, когда мы вместе. Первое в стране победившей революции. Твоей революции, Лёня!

Но он уже не слышал последней фразы — уснул.

Конечно, три рождественских выходных дня обещали свободу от насущных дел, всё, что можно отложить, переносилось на январь. В Кремле нарядили огромную ёлку, впервые в историю на неё была приглашена пролетарская детвора, правда, не дождавшаяся сладких угощений, день перед Рождеством считался постным. Это Седов ни в чём себе не отказывал, считая рождественские церковные запреты столь же глупыми, как отказ от ножей 11 сентября. Ева упорно готовилась к рождественскому пиру вместе с кремлёвскими работницами, семьи членов ВЦИК и Совнаркома ожидали отведать гусей, запеченных с яблоками, холодных куриц, солёных огурцов, зелень, помидоры, салаты, мочёные фрукты и ягоды, пироги и пирожки. Просто и к народу ближе, накормить такую ораву буржуазными деликатесами не позволял бюджет. Любимый купцами молочный поросёнок с яблоком в пасти также отсутствовал из-за изобилия евреев в российском руководстве. Почти все — атеисты, забившие на правила кошерности, но свинину они избегали.

Лучше было с винами, оставшимися с царских погребов, часть успели вывезти из Петрограда из подвалов Зимнего, пока всё не выпили революционные матросы и сознательные рабочие. Наливая себе и Еве, Седов шутил:

— Знаешь, в детстве я думал, что сухое вино — это порошок.

— Ты почти не рассказывал про детство.