Ловкач - Ник Перумов

из неё, тоже чёрт знает, как. В «лавре» этой вашей объявился, в клоаке той… — произнесла она это так, что я буквально услышал кавычки, всерьёз уважать такое место она не собиралась. — Потом мальчишку беспризорного пригрел-прикормил, зачем, спрашивается⁈ Потом и вовсе ни в какие ворота — к Узлу дуром полез. Что это ты воротишь, Ловкач? На кого работаешь?

Я взглянул ей в глаза. Нет, никак не дашь ей двадцать восемь лет. Двадцать-двадцать два, не более.

— Интересно… если б не позвал тебя Гвоздь сюда, что бы ты делала?

— Сама бы пришла, — пожала она плечами. — Никанор Никанорович прислал вести. Я знала, где ты.

— Никанор Никанорович, значит. Он тебе говорит, что делать? — я по-прежнему старался вытянуть из неё как можно больше информации.

— Никто мне ничего не говорит! — вскинулась она. — Ты что, Ловкач, чего ты там объелся на Узле, крапивы чёрной? Или бабка тебе самогону своего поднесла? Он у неё на таких травах настоен, сразу соображение отбивает. На то и походит.

— Что ж ты так негодуешь, Ванда? Сама говоришь, мол, зря я тебя к Узлу не позвал. А я вот вижу — с такой истеричкой, как ты, на дело идти только дурак решится.

Надо, надо вывести её из себя. Потому я продолжил, специально вытягивая слова подлиннее.

— И вообще, ты меня искала? Отлично, ты меня нашла. Дальше что? Эти болваны из «Детского хора» — ничего себе, взяли себе имечко! — зачем к Узлу припёрлись? мне же их ещё и спасать пришлось.

А потом поднял бровь, прошил её взглядом и будто ножичком чиркнул:

— Давай, выкладывай, твоё сиятельство, зачем явилась?

— Как это «зачем»? — яростно прошипела она. — Кому идти, замки на Большом хранилище вскрывать? Кто взялся нестабилизированные рукописи вынести⁈

Ах, вот оно что. Они, похоже, наняли меня только как взломщика? Или всё же крылось тут что-то ещё?

— Замки вскрывать — это тебе не лобио кушать, — сама легла на язык ещё одна местная поговорка. — Но ничего архисложного тут нет. Уж что-что, а замки я вскрывать умею.

— Умеешь, — кивнула она. — Потому мы тебя и нашли, из каталажки вытащили. И всё же нормально шло!..

— А потом Никанор твой решил кое-что усовершенствовать… — наугад бросил я.

Выловил из её же голоса. И вновь попал.

— Не Никанор, — она гордо вскинула голову, — а я. Профессор пытался… э-э-э… просто улучшить твои способности. Для большей гарантии.

Ещё интереснее.

— Короче, Ванда. Или мы с тобой толком вновь обсуждаем все детали плана, или я выхожу. Да-да, помню, вход — рубль, выход — пять, но это ли важно.

Она скривила губы — не капризно, а с неохотой, почти с презрением.

— Ну хорошо. Не знаю, зачем тебе это надо, но… изволь. Чертежей государственного тайнохранилищае у меня с собой нет, уж не обессудь, но…

— А где есть? — небрежно осведомился я. — Давай тогда там поговорим. Завтра с утра, скажем. Зайди за мной… ну, скажем, в трактир на углу Подольской улицы и Царскосельского.

— А сам не знаешь, куда идти? — она подняла бровь.

— Предпочитаю твоё несравненное общество, — галантно отозвался я.

Она недовольно фыркнула, но уступила.

— Уговорил. Завтра там буду. Только не с самого утра, мальчишку осмотрю при свете, потом… удалюсь на время. Жди меня в трактире. Я приду.

И вновь замерла на лавке подле спящего Саввы, прикрыла глаза. Будто не было никакого разговора, будто она Марья — и никто здесь не звал её Вандой. Спокойная, холодная, невозмутимая.

* * *

Кареты с гербами подъехали к «проклятому кварталу», едва рассвело. Слуги распахнули дверцы, и на заросшую сорной травой, давно заброшенную улочку ступили князья Рюриковичи — Одоевский и Ростовский, оба в тёмных сюртуках, словно собрались в присутствие. Челядь сновала вокруг, обыскивая груды обугленных брёвен и тыча меж них длинными щупами. Разумеется, никто, ни слуги, ни сами князья к самому Узлу не приближались.

Остановились на безопасном расстоянии, глядели исподлобья, словно всё тут было не так — и свет, и земля, и даже воздух.

И не сказать, что были они совсем уж неправы.

— Ну, что у вас тут? — брюзгливо осведомился князь Роман Семёнович, за раздражением пряча неизбывную тревогу. — Кто сюда рвался, зачем, для чего? Вопросы его звучали так, будто дело шло о птичнике или кухонных раздорах. То ли по привычке, то ли по натуре своей он скрадывал все эмоции, и настоящие, и даже показные.

Старший дворецкий, распоряжавшийся остальной челядью и знавший об Узле немного больше простых слуг, поклонился обоим князьям, заговорил негромко:

— Ущерба нет, ваши светлости. Всё как было, так и осталось. Несколько изб пустых разметало, дворы вокруг погорели с сараями, но и только. Земля дрожала, люди кричали, а вышло, что ровно ничего и не случилось.

Юрий Димитриевич Ростовский пожал могучими плечами, пригладил буйные, несмотря на возраст, кудри. Рука его слегка подрагивала от желания немедленно действовать, брови лезли вверх.

— То есть как это «ничего и не случилось»? А зачем тогда всё это, шурум-бурум, паника, суета? Никогда не бывало такого, — сказал он тихо. — Чтобы столько шуму, а следов никаких нет.

— Никогда, — повторил Оболенский, нахмурившись. — Что-то новое.

Оба князя замолчали, всматриваясь в обгоревшие балки. Потом Ростовский кашлянул, понизил голос:

— А ведь говорили… Ловкач. Уж не он ли тут поработал?

— Ловкач? — хмыкнул Оболенский. — Он тоже мне на ум приходит, да только он же взломщик, медвежатник, а тут чего? Вот, видишь, докладывают, князь Юрий, что ничего не нарушено, не потревожено. Зачем тогда Ловкач бы лазал? И отчего ты, княже, вовсе сегодня о нём вообще вспомнил?

— К слову пришлось, — буркнул князь Юрий. — Уж больно много про него болтали последние дни. Можно подумать, ничего важнее в Петербурге и не творилось!

— Именно, — согласился Роман Семёнович. — У всех на уме один Ловкач. А что это значит, а?..

— Думаю вот что. Кто-то глаза нам отводит, — Ростовский заметно помрачнел. — Кто-то Ловкача этого ведёт, кто-то его продвигает. Отличное прикрытие, князь Роман. Может, это и пустышка. А, может,