Другая жизнь. Назад в СССР. - Михаил Васильевич Шелест

- Ты успел это заметить? – с ехидной улыбочкой спросил меня милиционер.

- Да. Я смотрел прямо на стол и траектория полёта Людмилы Давыдовны мне была ясна. Это она, пролетая мимо, схватилась за мою правую руку и потянула меня за собой и как-то так получилось, что я оказался под Людмилой Давыдовной.

Поняв, что меня играют в тёмную, я послал джентльменство в задницу. Чего это я решил выгораживать кого-то? И чего выдумывать? Кто там кого спасал? Всё неслось, как в сумасшедшей карусели. Да, я пытался её перехватить, но ведь она первая схватила меня за руку, пролетая мимо. Она хотела задержатся за директрису, но промазала и схватила меня. А закрутило меня от того, что она, как утопающий, схватилась за мою левую руку правой и потянула. Вот я и ударился головой вместо неё.

Про то, что учительница потянула меня за руку, я говорить оперу не стал.

Милиционер попытался провести следственный эксперимент, но я категорически отказался, сказав, что рисковать снова упасть и стать дураком у меня желания нет.

- Ну… Дураком можно стать и просто получив по голое, - скривив в ухмылке губы, сказал милиционер.

- Ничего себе заявка, - сказал мой «внутренний голос». – А ведь это угроза. Что тут творится в этой школе? Я же помню и директора, и Людмилу Давыдовну… Это же были милые люди. Даже Рагиня была не особо злобной.

- Её Женька Дряхлов довёл до белого каления. Да и всех довёл до РОНО. Тут такая проверка была… Сначала из Райкома партии, потом в райкоме партии. Там сняли кого-то. Рагиню чуть не уволили.

- Из-за Женьки сняли? – удивился «внутренний голос».

- Говорили, что да. Кажется, Попова Виктора брата и какого-то секретаря. А меня они, наверное, из-за Женьки и не любят. Дружили мы с ним.

- Так прошло три года! – мысленно воскликнул «внутренний голос».

- Прошло. И было всё хорошо, пока не появился ты, а я не попал головой в угол парты и не впал в кому. Ты появился и всё пошло не так. Я сильно изменился с тобой внутри. Ты же помнишь, как отреагировали ученики на мои поступки. Да я прежний вряд ли бы попытался удержать Людмилу Давыдовну. Падала бы она и падала…

- Ты жалеешь, что я в тебе? – спросил обиженно «предок».

- Ты обижаешься? А говорил, что у тебя нет эмоций.

- Это ты перекладываешь в своей голове мои слова на эмоции. И это даже и не слова вовсе, а мысли, а ты интерпретируешь их как слова. Тебе так привычнее. Эта наша «беседа» промелькнула, как вспышка света. Её даже милиционер не заметил. Который, кстати, сейчас тебя спросит. Видишь, как напрягся и покраснел.

- Ты не боишься, что тебя старшеклассники накажут? Я слышал. Что у тебя в школе много недоброжелателей. Тебе нужно дружить с милицией. Я могу с ними поговорить. Только ты мне всю правду расскажи.

- Да, какая же вам правда нужна, товарищ милиционер?

- Ну как какая? Ты ещё вчера говорил директору, что провел приём, накрутив математичку, ой, Людмилу Давыдовну на себя. И обещал показать это на следственном эксперименте. Сегодня ты утверждаешь, что ничего этого не говорил и следственный эксперимент проводить не хочешь.

- Так, э-э-э, у нас следственные действия, или опрос?

- А что ты понимаешь в следственных действиях?

- Ничего не понимаю. Вы сами сказали, что это разные вещи. И на ваши вопросы я могу отвечать, а могу и не отвечать. А допрос – это совсем другое.

- Ты про ваших хулиганов понял? Не хочешь под мою зщиту?

- Ну, защищать вы меня так и так должны и если что-то знаете о готовящемся преступлении, или даже правонарушении, обязаны оное пресечь.

Милиционер выпучил глаза.

- Оное? Пресечь?

Он посмотрел на директрису. Та развела руки и промолчала.

- Да-а-а… Ну ты и фру-у-у-кт…

Я посмотрел на опера и промолчал, помня про запись беседы.

- Всё перевернул! То одно говорил, сейчас - другое… о твоим словам выходит, что это Людмила Давыдовна виновата, что ты головой ударился? Потянула на его… Вчера сочувствовал… Теперь обвиняешь…

- А не надо «лепить горбатого», гражданин милиционер, - вырвалось у меня. – Вы-то зачем сову на глобус натягиваете?

- Кого? Куда? – нахмурился, пытаясь понять, что я сказал, милиционер.

Был он молод, вихраст, но коротко стрижен. Одет он был в серенький невзрачный костюмчик и форменные ботинки фабрики «Скороход». Хорошо выглаженная рубашка невнятного цвета красно-синела клеткой. Брюки тоже удивляли наглаженностью. Это я заметил, когда он встречал меня в дверях директорского кабинета.

- Аккуратный милиционер, - отметил тогда я про себя.

Он поначалу на меня произвёл благоприятное впечатление. Сейчас, по мере общения, его наряд и улыбающееся лицо мне нравиться переставали. Как, впрочем, вероятно, и я ему.

- Ты что несёшь? Какого горбатого? Какую сову? Ты как себя ведёшь с представителем закона?

- А как я себя веду с представителем закона, который пытается вынудить меня себя оговорить, применяя, между прочим, методы психологического воздействия на несовершеннолетнего.

- Какие методы? – возмутился опер.

- Методы запугивания! Вы же запугивали меня физической расправой старшеклапссников.

- Я не запугивал, а предупреждал, - насупился опер.

- А я испугался и сейчас не могу ни о чём думать, кроме этого. Даже про уроки думать не могу. Мне к детскому психологу надо. Вы запугали меня и я обязательно упомяну это во время протокола допроса. А ещё…

Я встал и подойдя к столу, раскрыл ящик, в котором лежал и вращал бобинами небольшой, по нынешним меркам, катушечный магнитофон.

- А ещё вы проводите незаконное документирование беседы с несовершеннолетним, что запрещено советским законодательством.

- Док-кументирование? – ошарашено произнёс милиционер. – Как-кое док-кументирование?

- Вот, - я просто показал рукой на вращающиеся катушки. – Идёт запись нашего разговора. Светлана Яковлевна, видите, что у вас в кабинете твориться?

- Это не то, о чём ты подумал, Миша, - потупя глаза, проговорила директриса.

- Всё ясно с вами, граждане, - сказал я и вышел из кабинета.

* * *

Следователь не уведомляла родителей, а просто пришла к нам домой вечером и провела допрос меня, как потерпевшего. Ничего нового я ей не сказал. Через неделю уголовное дело было прекращено за отсутствием состава