Красавчик. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Женский голос сообщил, что следующей станцией будет «Проспект Мира». Я поставил рюкзак у своих ног. Взглянул на названия станций, обозначенных на схеме: Лермонтовская, Кировская, Дзержинская… Задержал взгляд на пометке с надписью «ВДНХ». Невольно вспомнил о прошедшей в Москве в восьмидесятом году Олимпиаде — я те события помнил смутно: мне тогда только-только исполнилось пять лет. Воскресил в памяти рассказ отца о том, как столица СССР готовилась к проведению Олимпийских игр. Папа не раз упоминал, что те игры преобразили наш город, сделали его красивее.

На поверхность из метро я вышел на станции «ВДНХ». Увидел кабинки таксофонов. Улыбнулся при виде стоявших около входа в метрополитен ларьков. Прочёл над ними вывески: «Мороженое», «Пирожки», «Союзпечать». Огляделся по сторонам. Отыскал взглядом Останкинскую телебашню, монумент «Покорителям космоса», арку Главного входа в ВДНХ. А вот гостиницу «Космос» я не увидел. Хотя точно знал, что с конца семидесятых годов она находилась там, где сейчас кружили над малоэтажной застройкой вороны. Я снова взглянул на ларьки. Не увидел на их витринах привычных для меня пёстрых товаров.

Невольно взглянул на проходивших мимо меня детей. Сообразил, что сейчас июль: и здесь, и «там». Поэтому пионерских галстуков я не увижу в любом случае: не сезон. Снова отметил, что я единственный, кто стоял сейчас около метро в кроссовках и в джинсах. Проходившие мимо киоска «Союзпечать» люди задевали меня взглядами — любопытными. Я неспешно зашагал в сторону Главного входа ВДНХ, оглядывался по сторонам — в точности как это делали впервые очутившиеся в Москве туристы. Увидел никем не занятую лавку, уселся на неё и шумно выдохнул. Пристроил на лавку рядом с собой рюкзак, обнял его рукой.

— Сори, — произнёс справа от меня детский голос.

Я повернул голову, увидел двух подходивших ко мне мальчишек — на вид, десятилетних.

— Сори, — повторил темноволосый мальчик.

Он остановился в двух шагах от меня, сказал:

— Гив ми…

Мальчишка замолчал, почесал затылок, повернулся к своему светловолосому приятелю.

— Забыл, как по-английски жвачка, — пожаловался он.

— Буббле гумм, — подсказал я.

Темноволосый улыбнулся — на его щеках появились ямочки.

— Точно, — сказал он. — Вспомнил.

Парень обратился ко мне торжественно, будто зачитал стихотворение.

— Сори, мистер, — сказал он. — Гив ми бублик гумм!

Я невольно усмехнулся.

— Не бублик, а буббле. Буббле гумм. Это переводится, как жевательная резинка.

Мальчишки взмахнули ресницами, обиженно скривили губы.

— Так вы не иностранец? — спросил темноволосый.

Я покачал головой, ответил:

— Нет. Не иностранец. Я путешественник во времени.

Мальчишки разочарованно вздохнули.

— Жалко, — хором произнесли они.

— Значит: у вас нет жвачки? — спросил темноволосый.

Я хлопнул себя по карману.

— Почему же нет. Есть.

Вынул ополовиненную пачку «Орбит», показал её мальчишкам.

— Протягивайте руки, — скомандовал я.

Парни синхронно предъявили мне свои ладони — я выдавил на них из пачки по одной подушечке жевательной резинки.

— Ух-ты! — хором отреагировали на мой щедрый жест мальчишки.

Они понюхали подушечки и вынесли вердикт:

— Мятная!

Мальчишки улыбнулись. Они не сунули мои подарки в рот — спрятали их в карманы.

Воскликнули:

— Спасибо, мистер!

— Сенкью!

— Пожалуйста, — ответил я.

Парни радостно переглянулись и поспешили к Главному входу ВДНХ. Я проводил их взглядом, зажмурился от яркого солнечного света. Вспомнил о лежавших в рюкзаке солнцезащитных очках. Но не достал их: сообразил, что по-прежнему находился в центре внимания людей, проходивших в направлении входа в метрополитен. Заметил кокетливые улыбки на лицах молодых женщин. Увидел нахмуренное лицо седовласого пожилого мужчины — он будто бы узнал во мне идейного противника. Я встал с лавки, отряхнул джинсы. Набросил на плечо лямки рюкзака и зашагал в направлении входа в метро.

Обычно я ехал домой по серой ветке: до станции «Нагорная». Но вновь обнаруженная в вагоне схема линий Московского метрополитена твердила, что Серпуховско-Темирязевская ветка пока не существовала. Поэтому я без пересадок добрался от ВДНХ до станции «Академическая». Полчаса простоял в вагоне; рассматривал пассажиров — пассажиры разглядывали меня. Женщины мне приветливо улыбались — я привычно улыбался им в ответ. Уже ожидаемо не заметил на одежде пассажиров метрополитена логотипы известных брендов. В руках пассажиров увидел книги и газеты, будто взятые из библиотечного хранилища.

Я вышел из метро на солнечный свет — сразу обнаружил, что исчезла вывеска с надписью «Обмен валюты». Отметил, что площадь Хо Ши Мина никуда не делась… вот только она пока не обзавелась памятником северовьетнамскому президенту. Будто бы испарился ларёк, где я неоднократно покупал в студенческие годы пиво. На месте него я увидел ларёк с надписью «Мороженое». Вспомнил слова Порошина о «настоящем» советском мороженом и о «горячих» комсомолках. Тут же приобрёл пломбир в вафельном стаканчике. Услышал, как кокетливо хихикнули прошагавшие мимо меня наряженные в короткие платья девицы.

Пошёл по улице Дмитрия Ульянова следом за девицами. Ел мороженое (вкусное), рассматривал стройные фигуры комсомолок. Поглядывал по сторонам. Я проезжал по этой улице пару недель назад (когда отгонял свою девятку в родительский двор). Вот только тогда она выглядела иначе. За минувшие для меня с того времени недели улица Дмитрия Ульянова изменилась до неузнаваемости. Вот только после исчезновения гостиницы «Космос», преображение знакомого с детства района меня не изумило, а позабавило. Я отметил, что памятная скамья из парка не исчезла — та самая, где мы часто отдыхали с мамой. Помахивал ветвями и «наш» тополь.

К Севастопольскому проспекту я следом за девицами не пошёл: свернул в «свой» квартал. Сразу же сбавил шаг. Потому что окунулся в привычную с детства атмосферу. На поросших травой площадках во дворах звучал детский смех, грохотали о столешницы костяшки домино. Бренчала гитара. «И из пивной нас вышвырнули разом: он — с шишкою, я — с синяком под глазом…» — пел ещё не окрепший мальчишеский голос. На верёвках сушилось бельё. На балконах то здесь, то там курили по пояс раздетые загорелые мужчины. Они посматривали на меня свысока, стряхивали за балкон пепел. Проводил меня взглядом и притаившийся в высокой траве кот.

Я повернул около угла седьмого дома — там, где «раньше» стоял покрытый ржавчиной металлический гараж (сейчас здесь чинили велосипед два паренька младшего школьного возраста). Вошёл в родительский двор. Обнаружил, что там изменились лишь кусты и деревья: кусты стали заметно гуще, а деревья пониже и помоложе. Я отыскал взглядом окна своих детских приятелей: тех, которые в семидесятом году ещё не родились. Подошёл к двери первого подъезда. Не увидел на ней замок — запросто прошёл в подъезд. Вдохнул запах табачного дыма и запашок кислых щей. Неспешно поднялся по ступеням на лестничную площадку первого этажа.

Память подсказала: всего пару недель назад я подходил к этой двери — вот только стена на лестничной площадке в тот раз была не зелёной, а синей. Я сообразил, что дверь родительской квартиры не меняла свой внешний вид всю мою сознательную жизнь. Она и сейчас была почти такой же: окрашена коричневой краской, с таким же коричневым почтовым ящиком на двери и с медной табличкой, где красовалась блестящая цифра «2». С неё только исчез дверной глазок — тот, который походил на выпуклый рыбий глаз. Да ещё сменилась кнопка звонка на стене у двери: она стала чёрной, по форме похожей на таблетку аспирина.

Я достал ключи, как сделал это здесь же две недели назад. Но тут же усмехнулся и на пару секунд замер. Затем вдавил пальцем кнопку звонка — за дверью раздалось незнакомое дребезжание (сейчас дверной звонок в родительской квартире звучал иначе). Я повернул левое ухо к двери, прислушался. Не различил за дверью ни звука шагов, ни прочих шорохов. Снова просигналил звонком. Затем всё же сунул ключ в замочную скважину и без особых усилий дважды его провернул. Замок дважды щёлкнул — дверь послушно приоткрылась. Мне почудилось, будто бы я, как обычно, вернулся домой из школы или из университета.