Красавчик. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Юрий Григорьевич и Александров меня не перебивали, слушали внимательно. Посматривали при этом не на меня, а на разложенные перед ними на столешнице предметы. Я отметил, что Сан Саныча больше других вещественных доказательств заинтересовал телефон. Юрий Григорьевич то и дело подкашливал. Он всё больше посматривал на российские рубли. Я заметил, как мой прадед щурил глаза и присматривался к изображениям на купюрах. Кофе в чашке закончился, когда я дошёл до того момента, в котором Сергей Петрович вручил мне на даче советский паспорт. Я сунул руку в рюкзак — Александров при этом насторожился, приблизился ко мне на полшага. Я замер, заверил Сан Саныча, что сейчас покажу ещё одно подтверждение своему рассказу.

Медленно, двумя пальцами достал тёмно-зелёную книжицу с изображением советского герба на обложке.

Сообразил, что всё ещё не считал эту брошюру своим документом.

— … Вот, что Порошин мне привёз, — сказал я.

Протянул Сан Санычу советский паспорт.

Тот открыл его и прочёл:

— Сергей Юрьевич Красавчик. Так ты у нас из Владивостока!

Я пожал плечами и признался:

— Ни разу в жизни не покидал европейскую часть страны.

— Отчество сам придумал? — спросил прадед.

Я развёл руками.

— Что дали, тем и пользуюсь. Даренному коню в зубы не смотрят. Порошин привёз мне ещё вот это.

Я вновь склонился к рюкзаку — Сан Саный снова дёрнулся.

Я поднял на него глаза и сообщил:

— Оружия и бомбы у меня там нет. Честное слово.

Достал собственноручно изготовленный ещё в пансионате бумажный свёрток. Высыпал из него стол пачки советских денег. Сложил пачки двумя стопками. Вынул ещё один свёрток… Юрий Григорьевич и Сан Саныч наблюдали за тем, как я выстроил на столешнице стену из денег. Делал я это неспешно (вспомнил при этом песчаную крепость, которая осталась на пляже в пансионате). Всего я выудил из рюкзака тридцать пачек. Одна была чуть тоньше других (я уже потратил несколько купюр). Но даже я визуально не определил, из какой именно пачки уже брал банкноты. Обалдевши чирикнула за окном птица. Прадед кашлянул. Александров ухмыльнулся и стрельнул взглядом в сторону окна (он будто проверил, что с улицы за нами не подглядывали).

— Сколько тут? — спросил Сан Саныч.

Я дёрнул плечом.

— Понятия не имею. Не пересчитывал. По нынешним временам, как я уже понял, много. Там в основном сотни и полтинники. В девяносто первом году, после павловской реформы, они обесценились, превратились в обычную бумагу. Сергей Петрович сказал, что его отец скупил всё это за бесценок. Часть этих банкнот Порошины и вовсе получили бесплатно.

Я посмотрел на Юрия Григорьевича и сказал:

— Грабить я тебя, дед, не собирался. Местных денег у меня сейчас полно. Уже замучился таскать на себе всю эту тяжесть. Всё это сложно сейчас потратить в СССР. Здесь на несколько десятков автомобилей хватит, даже если брать те по спекулятивным ценам. На эту тему меня уже просветили знающие товарищи. Так что, дед, твои сбережения в безопасности.

Александров потёр подбородок.

— Ну, и как ты всё это добро к нам привёз-то, — сказал он, — из своего двухтысячного года?

— Как раз к этому моменту и подошёл…

Я подробно пересказал свой разговор с Сергеем Петровичем — тот, что случился тринадцатого июля на даче. Сообщил о поезде с советскими пионерами, о котором написали в российской «жёлтой» прессе. О станции «Пороги», где Пётр Порошин «заглянул» из семидесятого в двухтысячный год. Предъявил ту самую газету, которую в ночь с тринадцатого на четырнадцатое июля я подобрал на перроне «той самой» станции «Пороги». Ткнул пальцем в название статьи («Восстание грибов»). Описал историю подготовки Порошиных к поездке и поставленные ими на эту поездку цели. Положил на стол рядом с газетой старую фотографию с надписью «Чёрное море, пансионат „Аврора“, 1970 год». Сообщил о том, как приехал ночью на станцию и сел в поезд.

— Хочешь сказать: ты попал в прошлое и сразу рванул на мере, чтобы приударить за незнакомой тебе женщиной? — сказал Сан Саныч.

Он будто спародировал мимику своего сына; недоверчиво усмехнулся и взмахнул рукой.

— Поехал, — ответил я. — Приударил. Разумеется. Потому что пообещал.

Я описал свою первую поездку на поезде в семидесятом году. Сообщил, как познакомился с Порошиными (сказал, что «нашёл» потерянное Ольгой кольцо). Рассказал, как мы прибыли в пансионат «Аврора», как я заселился в комнату и встретился там с Аркадием Александровым. Сан Саныч отреагировал на мои слова хмыканьем, Юрий Григорьевич кашлянул. Подробности пребывания в пансионате я опустил. Лишь заверил, что сдружился с Аркадием. Продемонстрировал страницу из блокнота, на которой сын Сан Саныча собственноручно записал свой московский адрес. Сообщил, что у другого моего бывшего соседа по комнате и у Валентины Кудрявцевой завязался бурный роман. Сказал, что я «выполнил своё обещание» и сразу же «рванул» в Москву.

Я положил рядом с полученной от Сергея Петровича старой фотографией фотографию новую, где помимо Порошиных, Риты с Васей, Вали Кудрявцевой и пальмы появились три новых персонажа: я, Нарек Давтян и Аркадий Александров. Мой прадед и Сан Саныч стали у стола плечо к плечу, посмотрели на фото (там тоже красовалась надпись «Чёрное море, пансионат „Аврора“, 1970 год», хотя даже на первый взгляд эти две фотографии были сделаны с разницей в десятилетия). Тем временем я сделал небольшой устный экскурс в будущее: описал изменения, которые произойдут в столице СССР в ближайшие годы. Сообщил об Олимпиаде восьмидесятого года и о строительстве около ВДНХ гостиницы «Космос». Описал, как изменится площадь Хо Ши Мина и улица Дмитрия Ульянова.

— … Замок на твоей двери, дед, мои родители так и не поменяли, — пояснил я. — Я в последние годы тут не жил: снимал квартиру ближе к своей работе. Но ключ всё ещё у меня. Первым делом я сегодня, разумеется, позвонил в дверь. Думал: сейчас воскресенье — ты сидишь дома, смотришь телевизор. Но дверь мне не открыли. Поэтому я и вошёл в твою квартиру, дед. Нет, ну не на улице же мне вас ждать! Всё же не чужие люди мы с тобой, дед. Да и в этой квартире я не посторонний. Так что принимай родственника.

Я развёл руками, улыбнулся.

Юрий Григорьевич кашлянул и посмотрел на Александрова.

Произнёс:

— Кхм. Родственник…

Сан Саныч усмехнулся, покачал головой.

— Получается, у тебя есть ключ от этой квартиры, — сказал он.

Я кивнул.

— Есть. Причём, очень давно. Я же вам об этом уже сказал.

— Хм, — произнёс Александров. — Ты говоришь, что жил в этой квартире с самого рождения? Это с семьдесят пятого года? Я правильно тебя понял-то?

Я снова кивнул.

— Правильно.

— Куда в таком случае переехал отсюда Юрий Григорьевич? К кому?

Сан Саныч указал рукой в сторону моего прадеда.

— На кладбище он переедет, куда же ещё, — ответил я. — К тому времени дед уже умер. Моя мама уже сейчас прописана в его квартире. Так мне бабушка говорила — это которая Варвара Юрьевна. Почти сразу после смерти деда мама сюда и перебралась. Потом вместе с ней тут поселился и мой отец. Сейчас они вместе учатся в институте. Уже встречаются, насколько я знаю. Примерно через четыре года мама забеременеет. На свет появлюсь я. Но это вы уже и так знаете, если меня внимательно слушали.

— Кхм.

— Как интересно-то, — сказал Александров. — Григорьич умер. Ты даже знаешь, в каком году это случилось?

Сан Саныч несколько раз взмахнул рукой, словно дирижировал.

— Знаю, конечно, — ответил я. — Дед умрёт десятого октября семидесятого года. Сейчас конец июля… Это получается… примерно через два с половиной месяца.

— Ух, ты ж, — сказал Александров. — Надо же.

Я развёл руками.

Юрий Григорьевич в очередной раз кашлянул, внимательно посмотрел на меня.

Его взгляд напомнил мне о маме. У неё были вот такие же тёмно-карие глаза. При скудном освещении они выглядели почти чёрными, похожими на бусины из обсидиана.

— Странная у тебя память внучок, — сказал Юрий Григорьевич. — Ты запомнил точную дату моей смерти. А вот про ту войну в Афганистане почти ничего не помнишь. Почему так? Может, удивишь нас ещё разок? Подскажи: от чего я умер? Надеюсь, твоя бабушка тебе и об этом сказала. Раз она так много обо мне говорила.