Воин-Врач VII (СИ) - Дмитриев Олег

Гнат поднял глаза от документов на друга, ища подсказки.

— Линию партии? — хмыкнул Чародей, вспоминая понравившиеся решительные слова и мои воспоминания, связанные с ними.

— Её, ага, точно! — удовлетворённо кивнул воевода. — Ну и мои в пару особо буйных голо́в снаружи постучали вежливо, чтоб там внутри всё как положено улеглось. Рад теперь народ, что ты! Там лодьи чаще, чем здесь снуют. Склады битком, девки в харчевнях и при постоялых дворах трудятся не покладая… не вставая? На износ, короче! — выкрутился он, и расплылся в ответ на княжью улыбку.

— Добро. А по походам этим нежданным что выяснил? — перешёл Всеслав к основному.

— Всё, — отрывисто тряхнул гривой Рысь. И замолчал, ожидая, когда старый друг привычно вскинет левую бровь, будто говоря: «ну и?..». Дождался, кивнул довольно и продолжил.

Выходило так, что у Ромки с Сырчаном договорённость прогуляться на восток зрела давно. Гнат со Ставром, как и Всеслав с их слов, об этом знали и не мешали, потому что, во-первых, зачем сыну мешать? А во-вторых, дело-то полезное. На одном великий князь настаивал твёрдо: чтобы рядом с первенцем были верные люди, чтоб такие же верные берегли город, пока княжич будет в отлучке, и чтоб громовика и пороха хватало и тем, и другим. Оба убийцы, старый и молодой, поклялись исполнить в точности. И не подвели.

Для солидности делегации и силовой поддержки пригласили прогуляться дружины Святослава Черниговского и сына его, Глеба Переяславского. Так что направился Ромка в гости силах тяжких: лёгкая конница Шарукана под командованием Сырчана, его первенца, тяжёлые русские пехота и кавалерия с левого берега Днепра. И ядро группировки — полторы сотни лютых нетопырей Чародея-оборотня, которых боялись, кажется, даже свои.

О том, что хитрый, как пустынный лис, Степной Волк почти целый год обрабатывал вождей ближних к нему племён, Всеслав от разведки тоже знал. Кыпчаки, наводившие мосты и контакты с пограничными булгарами, изо всех сил давали понять, что войны не ищут. У них, дескать, в друзьях нынче сам великий князь русов, Всеслав Брячиславич, тот самый, что го́ловы рубит-отрывает тысячами, заморских правителей то убивает, то королевскими венцами наделяет, а всех, кто с ним дружбу водит, хранит и бережёт. А ещё теперь, с той поры, как стали не драться, а торговать, Великой Степи и вовсе чудесно живётся. С севера приходят лодьи с богатым товаром. За ним с юга приходят другие. Всех дел и остаётся, что золота получить что с ромеев, что с сельджуков, что с русов. Но русы меньше всех платят, только за работу и склады, пошлин торговых с них половцы, как уговорено было, не берут. Зато с южан — три шкуры дерут. Выгодно, Великий Тенгри не даст соврать!

Эти слухи, тщательно, с восточной тонкостью и хитростью подготовленные, достигли ушей тамошнего хана, которого ещё титуловали эмиром и балтаваром. Всеслав и я еле сдержались, чтоб не фыркнуть, услышав незнакомое слово впервые. Но вместе с безногим придумали, как запустить и подтвердить осторожно те же самые сведения и с запада, с нашей стороны. И, кажется, дед снова перестарался.

Когда у Булгару подтянулись с трёх сторон рати русов и половцев, их встретило богатое и важное посольство. На открытом степным ветрам поле дальнего пригорода стояли шатры караван-сарая. Там и состоялось судьбоносное совещание высоких сторон.

Эмир-балтавар долго надувал щёки и щурил и без того неширокие глазки над ними. Никак не хотел верить рассказам о том, что за светлокожих длинноносых дикарей с запада воюют шайтаны и дэвы. Переводя его речь, Сырчан вспыхивал от возмущения, когда слышал уничижительные и иногда оскорбительные слова. И спорил с эмиром Волжской Булгарии, великим правителем, не боясь навлечь на себя ни его гнев, ни гнев его воинственного Бога, который велел считать всех остальных ниже и слабее. Первенец Степного Волка твёрдо знал от отца, деда и великого хана русов, Всеслава, о том, что это не так.

На очередной, вовсе уж хамский, выпад эмира Сырчан вскочил с кошмы и закричал, что лучше умрёт, чем будет слушать от толстяка в драгоценном халате и тюрбане такие слова. На что Рома лишь качнул ладонью, приземляя горячего союзника.

— Мы проделали долгий путь не для того, чтобы слушать такие речи. Но то, что нас не встретили твои тумены, вселяет надежду. Да, твои конники таятся в трети дневного перехода на полночь и на восход. Да, надумай мы оставить переговоры и схватиться за луки и мечи, беды было бы не миновать. Наверное, ты считал именно так, эмир?

Стенограммы разговоров высоких сторон у Рыси были в нескольких вариантах, от своих и от союзников, дословные, поэтому за достоверность можно было ручаться.

Балтавар, возмущённый и встревоженный услышанной правдой, заверещал что-то на своём, балтаварском, вновь переведённое в стенограммах, как грубое ругательство и сигнал к атаке. Я только похвалил про себя княжича за редкие выдержку и мудрость. И артистизм. Тоже фамильный, видимо, как и холодный прищур серо-зелёных глаз.

Из-за дальних шатров побежала с криками и визгами толпа воинов в доспехах. Не просто в халатах, там и кожа была, и железо. Не рядовые басмачи бежали убивать русско-половецкое посольство подло и вероломно, наплевав на дипломатическую неприкосновенность. Конные ряды наших и степняков были, как и условлено, в паре сотен саженей, и не успели бы прикрыть при всём желании.

Роман Всеславич, князь Киевский, поднялся с ковра шитого, перекрестился да на Солнце красное глянул. Снял со спины лук тугой, достал из ту́ла востру стрелочку единую. Поводил руками над ней, бормоча что-то про «сам виноват, падла узкоглазая». Наложил на тетиву шелко́вую да пустил её, одну стрелочку, супротив толпы лютых ворогов.

Стрелять Ромку учил сам Всеслав, да крестный отец, Гнат Рысь. Промахнуться с сотни метров из своего же лука, пусть и тяжёлой заряженной стрелой, мимо невзрачного бочонка, что валялся в куче таких же и ещё какого-то степняцкого скарба прямо на пути бежавшей с визгом толпы княжич не мог. И не промахнулся.

Откуда там взялся тот бочонок, эмир, надо полагать, выяснял потом долго и с большим тщанием. Но о том, что удалось ему вызнать, в донесениях ничего не было. Историю тайного бочонка знали трое нетопырей и Рома. Поэтому когда несколько нукеров буквально брызнули во все стороны красным, а ещё несколько десятков разлетелись под адский грохот на куски, дёрнулись, кроме этих четверых, абсолютно все. Визжал что-то, не слыша себя самого, эмир. Повалились ниц его присные. Когда с самого неба будто бы прилетела на кошму обугленная и дымящаяся голова с оскаленными зубами. Оказавшаяся головой двоюродного брата балтавара, Ибрагима, первого в тех краях багатура-богатыря.

Роман Всеславич сел, сложив ноги восточным кренделем, как Ак-Сулу учила, и поднял пиалу, чуть откатив дымившуюся чужую башку, чтоб не мешала. Отпил жирного солёного отвара из иноземных листьев, редкой дряни, если с квасом или со сбитнем сравнивать. Дождался, пока станет чуть потише и будет меньше звенеть в ушах. И начал.

— Зря ты не верил тем, кто говорил тебе быть осмотрительнее и вежливее, балтавар. Как, ты говоришь, тебя зовут? — и снова отпил мутной степной жижи из пиалы. Степенно, как столетний старец.

— Хасан Абд’ар-Рахман ибн Исхак, — без особой надобности перевёл Сырчан. Когда слух и голос вернулись к эмиру.

— Бывает, — сочувственно покивал князь киевский. Став в этот миг очень похожим на крёстного, надо полагать. — Вот что, уважаемый Хасан. Мы пришли сюда за миром. Как говорит мой достопочтенный отец, мы не хотим войны. Но если ты продолжишь настаивать — она будет. Но тебе очень не понравится ни её течение, ни тем более её итоги. Потому что, как тоже говорит великий князь Всеслав Брячиславич, те, кто сомневается, хотят ли русские войны, потом спрашивают об этом у тишины.

Те, кто был с ним рядом, в один голос уверяли, что стали оглядываться по сторонам. Так сильно оказался похож мёртвый и безэмоциональный голос княжича на отцовский.