Музыка нас связала... - Сергей Линник
Забежал в магазин низких цен и купил большую упаковку алкалиновых батареек для фонарика. Федору надолго хватит. Уж не знаю, как он будет прятать штрихкоды вместе с остальными не очень советскими надписями. Разберется.
В погребе сухо и спокойно. Тишина. Крысы решили, что халявная вкусняшка может и не повториться, и забитая битым стеклом нора стала для них пока непреодоленным препятствием. Проверил карманы. Вроде ничего не забыл. Полезли, что ли. Пора.
Федин подвал радовал новинкой: врезанным в дверь замком на защелке, именуемым в прошлом английским, и ключиком к нему, висящим на гвоздике у выхода. Я положил на ящик батарейки, завернутые в синий пакет-майку, который мне дали на кассе в магазине. Поднялся к двери, и прислушался. Снаружи вроде тихо. Снял ключ, вставил его, и повернул. Со второго оборота открылся. Захлопнул, и пошел. Одет я вполне обычно по местным меркам — кожаная куртка, довольно старая, джинсы, кроссовки невзрачные. Кепка без опознавательных знаков, которую я надвинул пониже, чтобы поменьше возникало соблазнов принять меня за папашу. Покатит.
До больничных ворот я дошел спокойно. Никто не останавливал, не кричал в спину: «Эй, ты что здесь делаешь?!». Перед выходом на улицу я пристроился в фарватер какой-то женщине в болоньевом синем плаще, которая несла в авоське кирпичик черного хлеба поверх крупных антоновских яблок. И почему-то мне показалось, что всё будет хорошо. Не может быть иначе.
Из ворот мне на автобусную остановку. Пешком махать почти три километра до нашего дома не хотелось. А десятикопеечную монетку я обнаружил в коробке с инструментами, стоящей в сарае. В самый раз хватит туда и назад прокатиться.
Какой-то автобус выехал из-за угла. Номер отсюда не различить, но к остановке мы должны прибыть одновременно. Я чуть раньше, даже прогулочным шагом.
Оставалось метров двадцать, не больше, когда я уперся во что-то. То есть видимых препятствий не было, но идти дальше не мог. Кажется, в компьютерных играх это называется «застрять в текстурах». Странно, но у меня это почему-то не вызвало удивления. Может, совсем немного. Я даже подумал, что наверняка можно найти обходной путь, и пройти к остановке. По сравнению с порталом на сорок лет это казалось сущей ерундой.
Преграда не была жесткой, она вроде как мягко подавалась, но не очень сильно. Но и не пружинила. То есть, разогнавшись со всей дури, лоб не разбить, но и назад не отбрасывала. Блин, я же просто хотел прокатиться на автобусе. Который, кстати, уехал, пока я тыкал в несуществующую для всех остальных стену. Номер маршрута так и не выяснил.
Обследование прохода не выявило. Преграда никаких лазеек не имела. Наверняка я смотрелся как придурок, неумело разыгрывающий пантомиму. Ну там есть такой прием, когда мим изображает, будто упирается в невидимую стену. Может, у меня какое-то психическое отклонение возникло в результате всех этих шастаний во времени? Наверняка ведь есть такое, когда больному кажется, что он пройти не может, хотя ничего не мешает. А если попробовать сделать это с закрытыми глазами? Мозг просто не будет знать, что вот как раз здесь идти нельзя? Но результат совпал с точностью до нескольких сантиметров. Я остановился возле того же смятого спичечного коробка. Пнул его, и объект переместился в пространстве согласно приданному ускорению. А если бросить что-то свое? Порылся в карманах, нашел смятый бумажный носовой платочек. Который спокойно пролетел два метра до урны, и даже попал в нее.
Больше я экспериментировать не стал. Остальное выбрасывать было жалко. Как мне потом доставать назад, к примеру, ключ? Просить прохожих? Искать длинную палку? Кстати, вот с этим надо попробовать чуть позже. Если меня не пускает, то удастся ли что-то сделать предметом, который держу в руках?
Мне даже интересно стало, как далеко простирается моя свобода передвижения. К счастью, психиатров никто вызывать не стал, и я долго, часа три, ходил, тыкая перед собой пальцем и передвигаясь боком.
В конце концов, я нашел границы доступного мне пространства. Форма его была неправильной, почти грушевидной, только один бочок был чуть сильнее вздут, и утоньшение не совсем ровное. Вернусь домой, распечатаю карту, и нарисую. Вот только с принтером беда: он остался у меня дома. Ну от руки схему набросаю, ничего сложного.
Я мог пройти вдоль дороги, зайти в гастроном на площади, но только постоять и посмотреть, дальше никак. Потом — зайти во двор и посетить подъезды аж двух хрущевок, в одной из них я добрался аж до третьего этажа. Затем — постоять на ступеньках ресторана «Торица». Имелась в виду река, а не иудейская религиозная литература. Хотя шуточки на эту тему были настолько древними, что над ними не смеялись даже пэтэушники. Но с общепитом облом — и в вестибюль зайти не получалось. Зато мог купить хлеба в булочной. В ней я почти добрался до служебного хода. Мог заглянуть в овощной магазин, и зайти в студию звукозаписи, записать там на гибкую пластинку голосовое письмо, или заказать запись на кассету или пленку.
Потом — больница. Приемное отделение — почти всё. Лаборатория, которую обследовать не удалось, дверь была закрыта. Аллейка, по которой все, кроме меня могли добраться до администрации. Опять же, не пустили на второй и третий этажи лечебного корпуса из-за отсутствия сменной обуви. Тоже на потом оставлю. И двор тетижениного дома. Предложением Федора заночевать я воспользоваться не смогу — во второй подъезд хода нет. А к тетке — запросто. Правда, ее нет дома, она в санатории еще две недели будет. Это я узнал от соседок, судачивших у подъезда. Не очень-то и хотелось. Зато чердак проверить не смог — заперто оказалось.
Напрашивались эксперименты по попытке преодоления преграды в транспорте. Сесть, допустим, возле приемного отделения в «скорую». Что будет? Остановится? Или меня внутри не заметит? А если кто-то поднимет меня и попытается перенести через преграду? А в тележке вывезти? Но единственный человек, который хотя бы теоретически мог мне помочь в опытах, куда-то задевался. Может, кран где-то чинит. Или заболел и дома отлеживается. Главное, что нет Федора в поле зрения.
Зато мне преградили дорогу назад. Возле самого подвала сошлись две дамы бальзаковского возраста, скорее всего, санитарки, и делились новостями за
