Вороньи сказы. Книга первая - Юлия Деулина
– Молчи! – кричу, от души так со всей силою, как Хлад говорил. Как лютая сколдовала, одним словом, большего-то мне не нужно было.
И вышло! Замолкла Хильд, на миг лишь, так опешила, что не сразу заклятие читать заново начала, а я уж своё выплетаю: «Сидит курочка, мила птичка, не летает, не порхает, только квохчет, зерна молит, гляжу на курочку, очи синие да холодные, очи девичьи, очи Хильдовы!»
Заклятие вьётся, силы в нём – с двух колдуний и петушка, и так в Хильд ударило, что мигом та из платья выпала, пером покрылась. Я нож хватаю, трясу им:
– Я теперь побегаю за тобою, Хильд!
– Славно, – кощей хохочет. – Помогу тебе, невеста! А ну, где мой пёс?
Ой меня морозом-то жгучим пробило, как подумала, что кощеев пёс со мною побежит, а тут ещё и марька красивая добавляет:
– Тогда и я охотника пошлю…
Ничего сказать я не успела, заскрипели цепи над головой, и рванулась с них Первая прямо на кощея! Точила цепи-то всё время, пока висела, когтями что ли, или колдовством… Голову кощееву сцапнула клыками, маску железную сорвала, а под нею череп гнилой. Стала Первая беситься, марьки повскакивали и Тёмн, а я уж ждать, что будет, не решилась. Хвать курицу и бегом с пира нечистого.
Пролетели мы коридорами да лестницей будто на крыльях вороньих, а за нами – вой да сумятица, слуги забегали. Клетушку с душами я и забыла, да Октавий меня за руку схватил, утянул, а потом и вовсе на руки подхватил. Так и неслись, я на Октавии, на мне курица.
В светёлку влетели, а там невестушки нас ждут, кто так, а кого, смотрю, связать пришлось, и нав отослали.
– Вранушка! – Горицвета ко мне, а я кричу:
– Все здесь, Лола, давай!
Лола под ноги нам лазейку бахнула, и зазмеилась надпись божьми буквами: «Нельзя здесь лазейку». Тут же, чувствую, гнёт Тёмнов с меня упал, и моя лазейка поломалась, а Лола уж эту закрывает, чтобы не мешала, и новую поверх: «Можно здесь в Левоморье» – и скок в неё! Не пришлось невестушек уговаривать, тут же они следом попрыгали, Фёргсвард связанных подхватил в каждую руку – и туда же, и Горицвета с Анисией за ним. Последние мы с Октавием шагнули, а у меня мысль только одна: «Получилось!»
Вышли посреди леса Котяниного. Ночь тихая, теплая, луна надъеденная деревья серебром красит. Ох как задышалось легко! Сорвала я заклятие с Хильд, та на колени упала, в чём мать родила сидит, да не стесняется, а во все глаза по сторонам смотрит и глухо говорит, пересохла вся:
– У кого слово «навсегда» есть, «вечно»?
Невесты переглянулись, головушками мотают – слова такие на дороге не валяются.
– Тогда хоть «спрятать», «скрыться», быстро давайте! – Хильд вскочила.
Нашлось у невестушки одной слово такое, да пока она Хильд тайну шептала, другой шёпот на нас накатил волною, меж деревьев растёкся, холодный и недобрый, и поползли все Тёмновы лазейки прочь от нас. А во тьме огоньки голубые загорелись в царском венце. Свет лунный обратно по деревьям пополз да в неё и втянулся, темно стало почти как в царстве подземном, и шорохи все, все песни лесные утихли. Тенью чернее тьмы Тёмн над нами поднялся, глаза его светятся:
– Славно. Обманули, невесты. Ловко придумали.
Я ком-то в горле протолкнула, говорю:
– Вот видишь, батюшка Тёмн, какие мы умелые. Могли бы колдовство сызновать, а это дело всё больше не Светлово, как я погляжу. Не сиди мы в тереме, сколько бы ещё дурного наделали, если не по желанию, так по случаю…
Невесты все замерли, еле дышат. И что-то крепко я решила, что отпустит нас Тёмн, так разошлась:
– Я слыхала, любишь ты повеселиться, батюшка Тёмн, ну вот мы веселье и устроили. А походим ещё по свету – вдважды тайн сознаем, горюшка соберём да посеем. И нам воздуха ещё дыхнуть, и тебе интерес будет, славно же как!
– Всё верно, Врана, говоришь, – слова его под кожу лезут, душу щупают. – Ты меня повеселила, порадовала смекалкой. Бери, зачем приходила, пусть так… Только одно ты не посчитала. Не над весельем я царь, над горечью и слезами людскими.
И засмеялся Тёмн, от смеха его душа у меня чуть не потухла. Глядь – а нет никого из невестушек, только Горицвета и Анисия обнимаются, а Фёргсвард и Октавий глазами лупают, пропустили мгновенье, как они пропали. Даже клетушек с душами невестиными не осталось.
– Я любую свою невесту когда хочу забираю, – склонился надо мной, глаза его против моих, пальцем подбородок мой поднял, чтоб на него глядела, уж не знаю, как не померла на месте. – За тобой приду, но обожду, пока сердце твоё чернее ночи от досады на Светла сделается, от боли и бессилия перед злом, от того, что с радостью люди дары мои берут… А потом в жёны тебя возьму. Славно венец царский на головушку твою ляжет.
Зарычал Фёргсвард, а Октавий меч тянет, но от смеха Тёмнового ледяного застыли мы все.
– Приду… – шепотом меня кутает, а Тёмна след простыл.
Серебро лунное вновь по травам расплескалось, закричал в лесу леший, заухал, обыденная ночь настала, словно и не бывало ничего, словно не с темна-нави мы поднялись.
Анисия рухнула, зарыдала от ужаса, Горицвета её обнимает, а сама слёзы трёт, смахивает их прочь. А меня как громом оглушило. Как упырь меня снутри выел, как червь душу погрыз, как волк в горло впился. Понимаю – держит меня Октавий, а не ноги собственные. Из всего, что сказать могла, глупость и выбрала:
– Надо к Котяне…
– Да к чорту твою Котяну клятую! – Горицвета всхлипывает. – Как же так? Как так, почему не пустил, она же говорила, что пустит! Всё наврала специально, чтобы больнее нам было, и не помогла, бросила нас, а помочь обещала, лазейками укрыть!
У меня разуменье отщемило напрочь.
– Она же говорила, никого не брать…
Горицвета волком взвыла, Анисию вздёрнула да за собой её потянула, слова не говоря. Фёргсвард уши прижал, не знает, чего делать, а я в руках Октавиевых обмякла, смотрю, как Горицвета в лес ночной уходит,
