Эфиоп, или Последний из КГБ - Борис Гедальевич Штерн

Люська спросила:

— Сдурел ты, что ли?

Он укоризненно сказал:

— Ведьма ты, ведьма.

И погрозил ей топором. Люська завизжала и исчезла, удрала к соседке Элке Кустодиевой, ушла из его жизни, забыл, как звали. Прорубил проем и подтащил раму, но тут приехали белые санитары и стали мешать работать. Гайдамака бросился на них с топором но-настоящему, и санитары тоже исчезли. Вставил раму, заделал цементом, застеклил, зашпатлевал. Сел у окна, сорвал бескозырку с бутылки водки и стал смотреть на Финский залив, на Швецию, Данию, на Мадрид. Все было видно. Санитары больше не приходили, зато по их жалобе явился его старый приятель — участковый инспектор Шепилов, живший в этом же доме.

— Что с тобой, Сашко? — спросил Шепилов.

Гайдамака налил Шепилову стакан водки и сказал в рифму:

Вот и водка налита,

да какая-то не та.

Как ни пробуешь напиться,

не выходит ни черта.

Шепилов все понял: на Гайдамаку снизошел стих. Выпили.

Посмотрели в окно.

— Вид на Мадрид, — сказал Гайдамака.

— Да, — сказал Шепилов, глядя на ржавую свалку под торцом дома. — Прочитай еще что-нибудь. Люблю.

— Письмо советских рабочих Леониду Ильичу Брежневу. Но это не мое, народное.

— Народное тоже люблю.

Водка стала стоить восемь.

Все равно мы пить не бросим!

Передайте Ильичу: Нам и десять по плечу.

Если будет больше — Будет как и в Польше.

Если будет двадцать пять — Зимний будем брать опять.

— Хорошо, — мечтательно сказал Шепилов.

— А знаешь, что ответил Брежнев?

— Нет.

Я не Каня, вы не в Польше.

Будет надо — будет больше.

— Знаешь, — грустно сказал Шепилов, — меня выдвигают на партийную работу.

— Хорошо, — сказал Гайдамака.

— Давай еще выпьем. Люблю.

Шепилов любил слово «люблю».

Был июнь, дни смешались, стояли белые ночи. Шепилов тоже исчез. Боязливо заглянула соседка Элка, сказала, что Люська к нему не вернется и надо отдать ей диван.

— Пусть забирает, у меня матрац есть.

Гайдамака срывал бескозырки с бутылок, щелчком отстреливал их в Финский залив, играл на аккордеоне «Раскинулось море широко», смотрел на Рим. Пред ним простирался Вечный Город. Он неплохо его знал по велогонкам. Вот Foro Romano,{11} вот Colosseo,{12} а вот Campidoglio.{13} А вот и Basilica e Piazza di San Pietro,{14} где он наехал на папу римского. Гайдамака заиграл «Интернационал», но его затошнило, он побежал блевать, но как ни корячился, ничего не смог из себя выдавить. Он глотнул еще и заснул с бутылкой водки на унитазе.

Проснулся он от пристального взгляда. Дверь в туалет была открыта. К нему в окно со стороны Финского залива заглядывала черная голова. Ночь стояла белая, голова была черная, курчавая, с желтыми белками глаз, окно находилось на шестом этаже, но Гайдамака не очень-то испугался, потому что решил, что спит, а черная голова ему снится.

— Пошел вон, жидовская морда! — пробормотал Гайдамака во сне.

Нет, он не был антисемитом в прямом смысле слова, но лицо головы (если можно так выразиться) было таким отвратным, что так и просилось на оскорбление, и Гайдамака с тяжелого похмелья пробормотал первое простейшее ругательство, попавшее на язык. Чего только во сне не случается! Потом он глотнул еще, перебрался с унитаза на матрац и опять уснул.

Но не в том дело.

Утром Гайдамака с еще более тяжелого похмелья стал вспоминать и сопоставлять: кто бы это белой ночью в белом венчике из роз, в белой простыне, будто из бани вышел, мог ходить в тумане над водами Финского залива и в его прорубленное окно на шестом этаже заглядывать?

Гайдамака Блока читал, но давно, и до Иисуса Христа додуматься пока не посмел, хотя понял, что его посетил некто божественный, — наверно, папа римский, на которого он наехал. Дальше папы римского религиозная фантазия у Гайдамаки не пошла. И обозвал он папу римского «жидовскою мордою» потому, что папа показался ему похожим на палестинского лидера Ясира Арафата. Папы римские — они тоже архаровцы, потому что сожгли Галилея, так оправдывал себя Гайдамака. Но чем дальше он думал, тем больше понимал, что папе римскому бродить по водам Финского залива — большой нонсенс, и тем больше подкрадывалось к нему страшное подозрение о персонаже Блока из поэмы «Двенадцать».

Гайдамака перепугался до бледности и холодного пота. В самом деле — что же это такое? Он надел видавшую виды велосипедную кепочку с широким козырьком, закинул на плечо свой знаменитый гоночный велосипед «Кольнаго» с дисковыми колесами, крикнул соседке с Люськой, чтоб присмотрели за квартирой, и пустился в велосипедное паломничество из Гуляй-града в Киево-Печерскую лавру к своему знакомому попу-летописцу отцу Павлу, и, приехав, стал осаждать преподобного отца преглупым вопросом: мол, хочу знать, какой национальности был Иисус Христос?

ГЛАВА 5

ПРЕДИСЛОВИЕ

Если читатель не одобрит этот роман, я буду удивлен. Если одобрит, я буду удивлен еще больше.

Ж. Лабрюйер

Автор, испытывая стойкую неприязнь к предисловиям (роман еще не прочитан, а его уже объясняют), послесловиям (роман уже прочитан, а его зачем-то объясняют), но, чувствуя необходимость изложить свой взгляд на свой роман и тем самым предупредить недоумения, которые могут возникнуть у просвещенного читателя, решил приводить свои соображения там и так, где и как ему это будет удобно.

ГЛАВА 6

СЕЙ ШКИПЕР БЫЛ ТОT ШКИПЕР СЛАВНЫЙ,

кем наша двинулась земля.

А. Пушкин

Гамилькар свистнул Черчиллю, тот спланировал ему на голову, вцепился в волосы, сложил крылья, и они покинули Офир в поисках Атлантиды, Эльдорадо и Бахчисарайского фонтана. Тут же началась империалистическая война. Империалисты всех стран накинулись друг на друга. Макконнен XII удалился в Эдем. Атлантида была неизвестно где, а Эльдорадо — тем более. Наверно, где-то в Южной Америке. Бахчисарай со своим фонтаном находился в Крыму. Путь к филиалу рая перекрыли германские субмарины, а итальянцы кинули глаз на беззащитную Африку. Пароходик Гамилькара «Лиульта Люси» колесил по Средиземному морю под итальянским флагом, потому что Гамилькару, хотя и