журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

— Жить нужно фактически! Дисциплина важнее воздуха!

То есть, он осчастливливает нас не одной цитатой, а сразу двумя, чтобы мы знали, как много их в его голове.

Осчастливливает и навсегда скрывается в танке.

Какой матерый человечище! Какой кладезь мудрости! А с виду — простой, земной человек... (До чего молодо выглядит, собака...)

Танк пятится туда, откуда появился, давит нескольких, не успевших отскочить в сторону граждан. Следом, раздвигая толпу обтекателями, уносятся мотоциклетки.

А люди падают на колени, что-то еще кричат вслед красному танку, срывают в экстазе противогазные маски, на глазах слезы восторга и умиления. Еще бы, даже жители столицы, бывает, ни разу в жизни не встречаются с товарищем Анастасом вот так запросто, на площади. А тут мы, провинциалы, можно сказать, лично и где-то даже нос к носу... Ведь это же ого-го!

С трудом удается командирам вернуть в строй разгулявшуюся публику. Но командиры свое дело знают, несколько минут звучат отрывистые команды и одиночные выстрелы, раздаются легкие, возвращающие из состояния эйфории зуботычины. И вот уже вновь мы четко маршируем по городской площади.

— P-раз, два, тр-р-и-и! Раз-два, тр-р-и-и! Л-левой, л-левой,.л-левой! Ножку тянуть, ножку! Р-раз, р-раз, р-раз!

Коротки же вы, мгновения счастья!

Как это там? М-м-м... „Жить нужно фактически*1... Мудро. Глубоко. Прозорливо. Не позабыть бы... Да разве такое забывается!

И я представляю, как где-то уже вовсю скрипят перья, мигают дисплеи, озадачены и уже приступили к напряженному кропотливому труду сотни, нет, тысячи специалистов. Цитаты сказаны, но это лишь цитаты, на которые теперь нужно срочно нарастить бумажное мясо научных трудов. Срочно — то есть к вечернему выпуску теленовостей. А к утру — издать массовым тиражом.

Ничего, что страна неграмотна. Страна может телевизор посмотреть. А враги пускай и смотрят, и читают. Перечитывают и ужасаются все больше. Для них и книги.

12

Усталые, но довольные возвращаемся знакомой дорогой в родной приют. Обратная дорога, как обычно, кажется короче, вот уже остается позади куча отбросов, аккуратненький холмик, сложенный из гладких камней. На сером небе образовывается большое круглое пятно, которое светится ярче остальной части сферы. Наверное, там, за километровым слоем пыли и водяного тумана — Луна.

„Эх, так и не пришлось ни разу побывать в космосе!“ — немного невпопад сокрушаюсь я, поскольку уже давным-давно никто из землян не летает в космос, не до того — война отнимает все силы и средства. Эх, война-война, кончишься ли ты когда-нибудь?

Война не отвечает ничего.

Неожиданно из сумерек навстречу нам резко выдвигается громада приюта — каменная, неприступная, герметичная, с узкими бойницами окон. Сколько помнят эти стены, сколько всякого повидали эти бойницы!

А впрочем, немногого стоят крепости в условиях ядерной войны. Так, карточные домики. И уже в некоторых стратегических местах почти не осталось не только крепостей, но и вообще сооружений на поверхности.

У нас сравнительно тихо. Бомбардировщики почти не долетают, а если и долетают, так большей частью уже пустыми. Ну, бывает, кинут одну-другую болванку килотонн на десять, и опять тишина. Одно слово — провинция.

Мы подходим к нашему приюту вплотную и видим, что из некоторых окон пробиваются тонкие полоски света. Ну вот, даже светомаскировка сделана кое-как.

А в приюте меня, оказывается, ждет сюрприз. Ну и денек! Оказывается, сын Валька явился на свиданку.

Да, сын, а почему бы ему, собственно, не быть, я же был женатым еще до того исторически и политически ошибочного момента.

Встречаемся с сыном крайне редко и как бы нехотя. У нас для этих встреч целая система разработана — изо всех сил делаем вид, будто нам эти встречи до лампочки, будто мы лишь, сами не зная зачем, следуем необязательной древней традиции, будто по инерции ей следуем. Рапорт по команде подаем, ну, раз все подают, а сами даже не интересуемся никогда его дальнейшим прохождением по инстанциям, изображаем, что нам глубоко наплевать: разрешат — не разрешат.

Пока что древнюю традицию не запрещают. Наверное, руки не доходят внести изменения в инструкцию. А может, просто видят — само отмирает. И скоро совсем отомрет.

В общем, родство — типичный пережиток. Раньше таким пережитком была религия. Она уже отмерла.

Вот и родственные дела формально не запрещены, однако отделены от государства. И когда люди, а это случается все реже и реже, проявляют болезненное стремление друг к другу, их ограждают от чрезмерных эмоций.

Так что, если бы мы с Валькой стали ждать наших свиданок с нетерпением, волнением, дни бы начали зачеркивать, то получилось бы так: нам бы по-прежнему разрешали свидания, но в последний момент отменяли бы их. Назначали и отменяли. Пока не прекратится болезненное влечение. Или сердце пока не разорвется.

И мы научились владеть эмоциями, как разведчики в глубоком вражеском тылу. Вот и сегодня, завидев сына сидящим на табуретке возле моего боксика, сгорбленного какого-то, седого и отрешенного, я не бросаюсь к нему со всех ног, забыв о смертельной усталости, хотя мне хочется это сделать, а подхожу неспеша, вразвалочку.

Наши взгляды встречаются, но постороннему глазу ничего не увидеть в них, кроме смертельной скуки.

— Чо приперся?

— Припрешься — свиданку дали дак.

Мы вяло пожимаем друг другу руки, совсем бы не пожимали, но тут важно не переиграть, садимся друг против друга на табуреты, а вокруг нас всякая, большей частью импортная аппаратура. В такой ситуации простым подслушивающим устройством начальство никогда не ограничивается. Все должно контролироваться: пульс, частота дыхания, потоотделение, адреналин в крови, вздохи, покашливания. Не говоря уж о самом разговоре.

О чем разговариваем? Да все о том же. О происках зубоскалов и демагогов, о мудрости товарища Анастаса. Охота похвастаться, что час назад видел вождя живьем, прямо язык чешется. Но нельзя. Дело сугубое. Шутка ли. Раз Валька не был на площади, значит, не заслужил. Сугубое дело.

Беседуем мы так непринужденно минут пять-шесть, а потом начинаем зевать, поглядывать на часы, делать вид, что ужасно надоели друг другу.

— О матери ничего не слыхать, Валек? — вдруг самопроизвольно вырывается у меня, и я почти что вижу, как на какой-то моей диаграмме выскакивает злорадный чернильный протуберанец. Черт бы подрал меня, старого!

— Откуда, ты что?! — сын смотрит на меня с ужасом и зевает так, что скулы трещат. Наверняка, и на его диаграмме в этот момент что-нибудь нехорошее выскакивает. — А на фига тебе?

— Да, не на фига! Просто к слову пришлось, надо же о чем-то говорить, раз встретились.

Прости, сыночек, прости, нечаянно