Полное собрание историй о привидениях - Монтегю Родс Джеймс
На следующее утро Хардмана отвел в Кембридж его сотоварищ Аш. Он же, и сам потерявший здоровье, в последующие двадцать лет содержал Хардмана в своем приходе Уиллотон и ухаживал за ним до самой его смерти. Но света дня Хардман больше не увидел.
Общественность колледжа так и не узнала правды об этой истории. Через два дня после несчастья мистер Глинн обращается к мистеру Мореллу, вице-провосту:
– Что делалось на утренней встрече старших членов совета, господин вице-провост?
– Окончательно решили, кому дать приход в Уидон-Лоисе, и получили декларацию, Глинн.
– Королевскую декларацию?
– Нет, Глинн; спросите у господина провоста, он, может быть, вам ответит.
И Глинн отправляется в дом ректора колледжа. Провост Родерик, однако, бледен, что ему отнюдь не свойственно, не курит, что уж совсем не свойственно, взбудоражен и неразговорчив. Все, до чего удается доискаться мистеру Глинну: данное дело решено не разглашать. На следующей неделе в деревню Бартон отправляется тележка с грузом вещей, находившихся прежде в одной из квартир Кингз-колледжа, и обратно не возвращается; на протяжении нескольких месяцев едва ли не все старшие члены совета как никогда усердно посещают службы в часовне.
Изложенные мною события я не могу не связать с записью в книге протоколов, согласно которой двум джентльменам, членам совета колледжа, было разрешено скрепить документально свое торжественное отречение от противозаконных деяний, предаваясь коим они совершали тяжкий грех; дополнительно было постановлено, что провост и старшие члены совета обязуются соблюдать строжайшую секретность, дабы данное происшествие не сделалось известно посторонним.
Предисловие к антологии «Призраки и чудеса. Избранные рассказы ужасов: от Даниэля Дефо до Элджернона Блэквуда»
В начале этого предисловия я должен со всей определенностью заявить, что не имею отношения к выбору рассказов, которые оно предваряет. И я рад, что не имею, ибо это избавляет меня от множества проблем и дает возможность давать критические оценки, если я того пожелаю; впрочем, первым делом резонно ожидать замечаний общего характера, а это препятствие мне не так легко обойти.
Я часто сталкиваюсь с просьбами сформулировать свои взгляды на истории о привидениях и повествования о чудесном, таинственном и сверхъестественном. Однако я так и не смог решить для себя, есть ли у меня взгляды на этот предмет, поддающиеся внятной и точной формулировке. Проблема, подозреваю, заключается в том, что этот жанр слишком миниатюрен и специфичен, чтобы выдержать бремя всеохватных и непреложных правил. Посмотрим на вещи шире и спросим себя, каким принципам подчиняется построение любого рассказа (независимо от его темы), – и мы увидим, что об этом многое можно сказать – и многое уже сказано. Нетрудно, разумеется, привести в пример целые романы, где сверхъестественное положено в основу сюжета; но удачных среди них не много. В идеальном своем воплощении история о призраках – это всего лишь разновидность рассказа, и она зиждется на тех же общих и довольно свободных законах, что и все прочие рассказы. И сдается мне, ни один писатель не следует этим законам сознательно. В сущности, даже нелепо рассуждать об этом исходя из законов и правил; скорее речь должна идти о характерных особенностях, которые, как замечено, сопутствуют успеху произведения.
Некоторые из них я взял на карандаш, и, поскольку я не берусь формулировать общие принципы, можно описать кое-что более конкретное. Итак: сочиняя историю о призраках, непременно нужно помнить о двух, на мой взгляд, наиболее важных составляющих – атмосфере и искусно нагнетаемом напряжении. При этом само собой подразумевается, что, прежде чем писатель взялся за перо, у него в голове уже сложилась основная идея рассказа. Пусть он сперва представит нам действующих лиц в безмятежной обстановке, когда они заняты своими повседневными делами, не мучимы дурными предчувствиями и довольны всем, что их окружает; а затем пусть в эту тишь и благодать всунет голову нечто зловещее – и пусть оно поначалу будет едва различимо, а потом станет проявлять настырность, пока наконец не очутится, затмив все и вся, в центре внимания. Нет ничего плохого в том, чтобы оставлять иногда лазейку для естественного объяснения происходящего, – но, уточню, лазейку столь узкую, что в нее было бы невозможно протиснуться. Теперь поговорим о фоне, на котором разворачиваются события. В детективном рассказе приметы современности, сколько бы их ни было, всегда кстати: там как нельзя более уместны автомобиль, телефон, аэроплан и модный сленг. Что же касается истории о привидениях, ее желательно окутать легким флером временно́й отдаленности. «Тридцать лет назад…», «Незадолго до войны…» – такие зачины идут ей лучше всего. Если же писатель решит избрать эпоху более раннюю, то способов навести мосты между нею и читателем существует предостаточно. Для этого вполне подходит, например, обнаружение старинных документов; или можно начать с выхода призрака, увязав его появление с делами давно минувших дней; или же, как в «Живописце Схалкене», приурочить все действие рассказа к тому историческому периоду, который любезен автору, – но, боюсь, этот путь слишком ухабист, чтобы привести к удаче. И хотя мне могут возразить, опираясь на длинный ряд довольно успешных примеров, в целом я предпочитаю седой старине антураж относительно современный – современный настолько, чтобы читатель мог сам судить о его достоверности. Ибо некоторая мера достоверности (не акцентированная, но все же позволяющая читателю отождествить себя с героем) и составляет очарование лучших историй о призраках; меж тем в рассказе, события которого отнесены в далекое прошлое, читателю почти с неизбежностью уготована роль стороннего наблюдателя.
Таковы мои личные взгляды на обсуждаемый вопрос. Бытует и немало других мнений, состоятельность которых подтверждена литературной практикой. Эта антология демонстрирует, сколь разным подходам оказывает благосклонность читающая публика, – ведь у каждого из включенных в книгу рассказов имеются свои ценители. Касательно некоторых из этих историй можно высказать ряд педантичных замечаний. Педантизмом отдают, в частности, точные датировки произведений – однако на деле они вовсе не лишены смысла.
«Миссис Вил» Дефо (1706), как сообщает нам сэр Вальтер Скотт, была успешным коммерческим ходом, предпринятым с целью распродать тираж книги «Дрелинкур о смерти», которой
