Страшные истории для бессонной ночи - Лилия Белая
Я припарковал автомобиль, вышел и, поднявшись по ступеням, постучал в дверь. Ждать пришлось долго, но наконец-то в доме послышался шум, дверь отворилась, и я увидел Уилбера. Когда-то он казался мне стариком — впрочем, для детей все, кто старше сорока, старики. Сейчас же я ясно видел, что ему хорошо за восемьдесят.
Представляться не потребовалось: старик узнал меня и обнял со слезами на глазах.
Я занял свою прежнюю детскую — маленькую комнату, окна которой выходили в запущенный сад на заднем дворе. Когда-то ветви деревьев там были усеяны яблоками, я собирал мелкие душистые плоды, а мама варила из них варенье. Однажды, когда я проводил время в саду с корзиной в руках, внезапно поднялся ветер, и одно из яблок, сорвавшись с ветки, крепко ударило меня по голове. В тот день отец сильно поссорился с дядей Альбертом, решив, что это его работа.
Уилбер постучал в дверь и вырвал из воспоминаний, сообщив, что ужин готов. На столе была тощая курица с тыквенным рагу, и я пригласил Уилбера разделить со мной трапезу. За едой мы говорили о том о сем, и старик упомянул, что в местную газету «Дэйли Касл-Комб» требуется толковый репортер, и добавил:
— Благослови Господь вашего отца, мистер Джонатан, за то, что он сделал. Не ко времени вы вернулись в родные края, буду молиться, чтобы вы не пошли по дорожке вашего дяди.
Сказано это было совершенно неожиданно, не имело отношения к теме беседы, поэтому я спросил:
— Почему же не ко времени?
— Так завтра же День Всех Святых! — ответил Уилбер с таким видом, будто досадовал на меня за то, что я не понимаю самых простых вещей, которые известны даже детям. — Сами знаете, что в это время дьявол, хозяин ветров, выбирается из лесных глубин и ходит по земле! Ваш дядя умел найти с ним общий язык. Бывало, я слышал, как он разговаривал с ветром, а ветер отвечал ему, свистя за окнами.
Будь мы в Нью-Йорке, я бы непременно высмеял эти глупости. В городках вроде Касл-Комба всегда рассказывают байки о дьяволе и его темных делах — надо же людям как-то скоротать время и пощекотать нервы. Но осенним вечером, в сумрачной столовой старого дома, едва освещенной маленькой лампой, слова Уилбера не казались нелепыми. Я чувствовал зловещий смысл, который наполнял их, и вспоминал, как в детстве в ветреные ночи лежал на кровати, укрывшись одеялом с головой и слушая, как в свисте и шепоте ветра сами собой возникают слова на чужом пугающем языке. А со второго этажа доносилась неразборчивая речь дяди Альберта, и, как ни старался, я не мог понять, о чем он спрашивает ветер.
Я заверил Уилбера, что не собираюсь разговаривать ни с какими дьяволами. Хватило мне чертей в человеческом обличье, которых я встречал на окраинах Нью-Йорка! Старик, как мне показалось, вздохнул с облегчением.
— Вот и слава Господу и всем святым его, — произнес Уилбер. — Кровь в ваших жилах, кровь рода Финниганов, привлечет дьявола из его лесов. Но тут уж все зависит от вас: продадитесь вы ему или сохраните стойкость.
Стоит ли упоминать, что спать я отправился с неспокойной душой. На улице давным-давно стемнело, принялся накрапывать дождик, и я решил не включать лампу. Это было глупое чувство, и я высмеял себя за него, но мне казалось, что, пока я не включаю свет, что-то пугающее снаружи, во мраке, не увидит меня.
Спалось мне тревожно. Я видел сумрачные миры, состоящие сплошь из лестниц, по которым поднимаешься, чтобы спуститься. Лестницы сменялись багровыми пустошами до горизонта, по потрескавшейся земле двигались люди в плащах с капюшонами, но сама пластика их движений говорила о том, что в них больше змеиного, чем человеческого. Пустоши таяли, уступая место бескрайнему темному морю, и в глубине волн угадывались очертания городов, затонувших задолго до того, как первый предок человека взял в руки камень. От всех видений веяло мучительной тайной — такой, которую хочешь разгадать и боишься, потому что понимаешь: есть такое знание, которое уничтожит и разум, и душу.
Но чем глубже я погружался в сны, тем сильнее становилось стремление к тайне. Удивительные и пугающие миры влекли меня, и в них был соблазн, которому почти нельзя противостоять. Я протягивал руку и снимал вуаль с древних истин, а шепот ветра становился все ближе, все яснее и разборчивее.
Я проснулся глубокой ночью оттого, что где-то снаружи прозвучал окликающий голос — кто-то позвал меня по имени. Сев на кровати, я всмотрелся в окно: дождь закончился, в прорехи туч выглядывала луна, и ветер играл с ветвями яблонь, насвистывая тоскливую, невнятную песню.
Шелест повторился, и теперь я отчетливо различил в нем свое имя: «Джонатан». Ветер усиливался, гнал прочь обрывки облаков, и полная луна казалась мутным глазом, который таращился в мое окно.
Вспомнились ночи, которые я провел в этом доме, кутаясь в одеяло и вслушиваясь в голос ветра. Он звучал то ласково, то угрожающе, то вздымался к небесам колоссальным хором, то осыпался шепотом единственных уст, и в каждом его слове таилась беспредельная тайна. А тот, кому она предназначалась, стоял у открытого окна в кабинете и задавал вопросы, но — как я ни навострял уши — не мог разобрать ни слова.
Дядя Альберт был одержим знаниями. Он мог потратить все деньги и несколько дней сидеть в прямом смысле слова на хлебе и воде, но купить нужный ему том. Я помнил, что в его библиотеке были философские трактаты, которые академическая наука считала утерянными, издания с таинственными названиями вроде «Поэма червей» или «Голос мертвых», от одного вида которых по спине пробегал холод, была даже книга, по легенде написанная самим дьяволом в конце XV века в Испании. Но дядя оставался ненасытным. Стремление к новым знаниям делало его почти безумным, оно было сильнее голода или жажды, и как-то раз за ужином мой отец назвал брата одержимым.
— Да! — рассмеялся тогда дядя Альберт. — Считай меня безумным, если хочешь. Но я заглядываю в такие глубины, где разум и безумие, жизнь и смерть уже не имеют смысла!
— А что имеет смысл, дядя Альберт? — полюбопытствовал я, и мама толкнула меня ногой под столом. Дядя дружески взлохматил мои волосы и
