DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина
Попробовал открыть дверь. Заперто. Значит, в доме забыл. Может, выронил по дороге? Или их забрали…
– Сука!
На улице вновь начал накрапывать дождь. Капли падали на ветровое стекло, скользили вниз – к капоту. «Ставлю на эту! Она первой докатится», – эхом долетел голос из прошлого. «А ты, Сава? Ты на какую поставишь?»
На несколько секунд Савин перенесся в детство, в салон дедовского «москвича». Впереди пыльная приборка и костлявый руль без оплетки. Рядом разинул пасть бардачок. Под задницей рваное жесткое сиденье. Нос щекочут запахи солидола и ржавчины. Снаружи машет ветвями черемуха. Еще пару недель, и можно рвать ягоды.
«Сава, – повторяет Коля с пассажирского места, – я выиграл. Ха-ха!»
Воспоминания растаяли, будто дворники смахнули с лобового грязный снег. Тюль неподвижно висел в окнах старого дома. Вот сейчас чья-то рука уберет занавеску, поманит за собой.
Савин осмотрелся, поднял с земли осколок кирпича и разбил боковое стекло. Пронзительно завопила сирена сигнализации. Распахнул дверь, полез рукой в бардачок. «Макаров» словно сам прыгнул в ладонь и прижался к ней шершавыми щечками. Тут же нашлась недопитая чекушка коньяка. Артур проверил обойму, посидел в салоне немного, слушая, как разбиваются о стекло капли дождя.
За воротами из яра выглядывали и тихо качали кронами деревья. Холмы набегали волнами на степь. Вдали между черных туч сверкнула красная молния. Савин дождался грома, двумя глотками опорожнил бутылку и выбрался из машины.
Часть 2. Погреб
– Гулливер жил в этом доме до дедушки, – рассказывал Артур.
Они с Колей сидели напротив старой стиральной машины, в баке которой варилась каша для свиней, и смотрели в огонь.
– Он был нелюдимый. Жил один, даже собак и кошек не держал и ни с кем в деревне не общался. А выглядел как Распутин. Помнишь, я тебе фотографию в книге показывал? Ну вот, Гулливер был точь-в-точь Распутин: лохматый, бледный, бородатый и с черными глазами, только выше ростом – настоящий великан! Говорят, он легко мог дотянуться до баскетбольного кольца на школьной площадке. А если очень надо, то сделаться еще длиннее…
В деревне все дети и даже взрослые боялись Гулливера. Он был кем-то вроде колдуна. Ты слышал, наверное, такой стишок:
Длинноногий Гулливер
Папу, маму, брата съел.
Ночью ходит на погост,
Кости гложет, словно пес.
Коля мотнул головой: мол, нет.
– Ну да. Ты ж недавно переехал, откуда тебе знать, – важно заметил Артур. – Про Гулливера есть много всяких историй. Например, рассказывают, что однажды ночью он спрятался в кустах возле ограды соседнего дома. В небе светила луна. На улице не было ни души, и даже сверчки не стрекотали в траве. А потом вдруг раздался глухой хруст: тык, тык, тык, – и из зарослей между штакетников вылезла худая белая рука. Она вытягивалась, как удочка, наращивала на себе новые локти и изгибалась, пока не стала длинной-предлинной и смогла дотянуться до будки рядом с крыльцом. Собака соседей спала или просто боялась сунуться наружу. А рука тем временем шарила по земле пальцами, на которых суставов было раза в два больше, чем положено. Она нащупала и утащила в кусты железную миску. Гулливер плюнул в нее своей ядовитой слюной и вернул на место. На следующее утро собака поела из этой миски и тут же выблевала еду обратно, а заодно и собственные внутренности. Так и носилась на цепи возле будки – с кишками, торчащими наружу через пасть, – пока не сдохла.
Артур выждал паузу, уступая тишину вечерним звукам. В утробе стиральной машины закипала каша. Потрескивал костер. Со стороны ферм доносился лай, с пруда – урчание жаб и кваканье лягушек. Где-то пел соловей. Из открытого окна дедушкиного дома на кухне жужжал сепаратор, а луна, казалось, гудела, как уличный фонарь. Артур встал с раскладного стула и поднял крышку стиралки. Бак выдохнул клубы белого пара. В лицо ударил запах вареного ячменя.
– Зачем же Гулливер убил собаку?
– Она громко лаяла и мешала ему спать.
Коля заерзал на пеньке и осмотрелся.
– А что с ним стало? Ты сказал, он жил здесь раньше. Где он теперь?
– В могиле.
Артур погрузил в кашу чугунный совок и стал медленно ее перемешивать.
– В ту ночь была сильная гроза и ливень. На небе ни звезд, ни луны. На всю улицу горел только один фонарь, да и тот не очень ярко. Гулливер возвращался домой с кладбища, как вдруг поскользнулся в грязи, упал и потерял сознание. А когда очнулся, увидел, что лежит в темноте. Он попытался встать, но не смог пошевелить ни руками, ни ногами, ни даже головой. Он попробовал закричать, но изо рта вырвалось лишь хриплое мычание: «М-м-м! М-м-м!» Сначала Гулливер решил, что на него из-за убийства собаки напали соседи – ударили лопатой, связали, заклеили рот скотчем, как в кино. Но потом сверкнула молния, и на секунду вверху стали различимы квадратное отверстие типа окошка и ведущая к нему деревянная лестница. Тогда Гулливер понял, что упал в погреб и сломал себе шею.
Ливень все не кончался. Капли падали Гулливеру на лицо, а он даже не мог отвести или закрыть глаза и лежал в грязи, как сломанная кукла. Он мычал сквозь зубы: «М-м-м! М-м-м!» Его суставы хрустели, кости трещали. Парализованные ноги и руки вытягивались, пока не достали до земляных стен погреба. Внезапно налетел порыв ветра, и крышка с грохотом захлопнулась. Бах!
Артур вытащил совок и закрыл стиралку.
– Когда через несколько недель Гулливера нашли, от тела уже почти ничего не осталось. Его смогли опознать только по росту и тюремным наколкам на спине, где сохранилось немного кожи. Глаза, уши и все прочее сожрали насекомые и крысы.
Гулливера похоронили в другой части кладбища, подальше от остальных. Врыли деревянный крест, который очень быстро сгнил. А надгробия взамен или оградки поставить было некому – ни родных, ни друзей не нашлось. Могила заросла травой, и где она теперь, никто точно не знает.
Но временами по ночам, особенно когда гроза, молнии бьют и льет сильный дождь, можно услышать, как из-под земли доносятся мычание и хруст костей.
Вверху, окруженный тьмой, висел квадратный клочок неба – люк погреба. Через него в яму заглядывала лохматая голова, на которой, как и прежде, отчетливо видны были только глаза. Месяц занес над ней тонкое лезвие. Казалось, мгновение – и голова
