Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

– Ну и холодина! Вот бестолковые слуги – в холод не топят, в жару, наоборот, топят…

– Не вздумай разжигать камин! – воскликнул Джек. – Сегодня самый теплый и душный вечер за всю мою жизнь.

Я уставился на него в изумлении: у меня от холода тряслись руки. Джек это заметил.

– Да ты дрожишь! Простудился? Что до температуры воздуха, взглянем на термометр. – Он подошел к столу. – Восемнадцать градусов.

С термометром было не поспорить, да и не хотелось: мы оба внезапно почуяли, что Нечто уже на пороге. Я ощущал это как странный душевный трепет.

– Так или иначе, мне надо переодеться, – объявил я и отправился наверх, все еще дрожа от холода и беспричинного возбуждения, словно надышался разреженным горным воздухом.

Подготовленная одежда уже ждала меня, но горячей воды не было, и я позвонил своему слуге. Он явился почти сразу же и показался мне испуганным.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего, сэр, – ответил он, едва выговаривая слова от волнения. – Мне послышалось, вы звонили.

– Да. Принеси горячей воды. Но в чем все‐таки дело?

– Мне почудилось, что следом по лестнице поднимается дама, – ответил он, переминаясь с ноги на ногу. – А звонка в дверь я не слышал.

– Где ты ее увидел? – уточнил я.

– На лестнице, а потом на площадке перед гостиной. Она стояла, будто не решаясь войти.

– Наверное, кто‐то из прислуги, – предположил я, чувствуя, что Нечто уже близко.

– Нет, сэр, точно не из прислуги.

– Тогда кто же?

– Я не рассмотрел, сэр: все было как в тумане. Но мне показалось, что это миссис Лоример.

– Ах, ступай за водой! – с досадой ответил я.

Слуга медлил на пороге, явно боясь уходить.

Тут в парадную дверь позвонили: Филип с безжалостной пунктуальностью явился ровно в семь, а я не оделся еще и наполовину.

– Это доктор Эндерли. Сейчас он поднимется, и ты сможешь спокойно пройти мимо места, где ты видел даму.

Внезапно тишину дома разорвал крик, исполненный столь страшной боли и ужаса, что кровь застыла у меня в жилах. Неимоверным усилием, от которого, казалось, затрещали кости, я стряхнул с себя оцепенение и бросился вниз. Следом бежал мой слуга. На середине лестницы мы столкнулись с Филипом, который спешил наверх. Он тоже слышал крик.

– В чем дело? Что случилось? – спросил Филип.

Вместе мы вошли в гостиную. Джек лежал перед камином. Кресло, в котором он сидел всего несколько минут назад, было перевернуто. Филип склонился над Джеком и рванул ворот его рубашки.

– Откройте все окна, здесь невозможно дышать, – велел он.

Мы распахнули окна, и горячий уличный воздух ворвался в ледяную, как мне чудилось, комнату. Наконец Филип поднялся и объявил:

– Он мертв. Не закрывайте окна, здесь до сих пор воняет хлороформом.

Постепенно в комнате стало, по моим ощущениям, теплее, а по словам Филипа, легче дышать. При этом ни я, ни мой слуга так и не почуяли лекарственного запаха, о котором он говорил.

Несколько часов спустя из Давоса пришла адресованная мне телеграмма. Ида просила осторожно сообщить Джеку о смерти Дейзи и рассчитывала, что он сразу же отправится в путь. Увы, Джек отправился в куда более дальний путь еще два часа назад.

На следующий же день я выехал в Давос, где узнал следующее. На протяжении трех дней Дейзи страдала от небольшого нарыва. Его требовалось вскрыть, и, хотя операция была простейшая, она так боялась, что врач усыпил ее хлороформом. По ее настоянию Джеку ничего не говорили о предстоящей операции, поскольку это не имело отношения к ее общему состоянию, и Дейзи не хотела волновать его понапрасну. Она благополучно отошла от анестезии, однако час спустя внезапно потеряла сознание и тем же вечером умерла. Произошло это без нескольких минут восемь по центральноевропейскому времени, то есть в семь по английскому[5].

Вот и вся история. Мой слуга увидел женщину, нерешительно замершую на пороге гостиной, где сидел Джек, как раз в то мгновение, когда душа Дейзи колебалась меж двух миров.

Я почувствовал (думаю, это не слишком смелое допущение) бодрящий мороз Давоса, Филип – запах хлороформа. А Джеку, полагаю, явилась его жена, и он последовал за ней.

Канун Гавонова дня

Лишь на самой подробной артиллерийской карте обнаружится деревушка Гавон в графстве Сатерленд, да и то удивительно, что кому‐то понадобилось нанести на карту какого угодно масштаба эту крошечную группку хижин без печей на унылом безлесном клочке земли между болотом и морем, не имеющую, казалось бы, ни малейшего значения ни для кого, кроме ее обитателей. Куда больший географический интерес для публики представляет река Гавон, на правом берегу которой ютится эта горстка сирых домов, поскольку там в изобилии водится лосось, в устье реки не ставят сетей, и вплоть до Гавон-Лох, в шести милях [6]от моря, коричневая вода стоит в глубоких заводях, благодаря чему, при спокойном течении и определенной сноровке, рыбака ждет верный успех. Во всяком случае в первые две недели прошлого сентября я ни разу не оставался без улова на этих восхитительных водах, и вплоть до пятнадцатого числа того месяца не было дня, чтобы кто‐нибудь из обитателей Гавон-Лоджа, где я остановился, не выловил ни рыбешки из знаменитой Пиктской заводи. Однако после пятнадцатого числа в этой заводи больше никогда не удили. Почему – описано дальше.

В этом месте стремнина протяженностью около сотни ярдов[7] сменяется резким поворотом вокруг каменистого берега, и вода с безумной силой обрушивается в заводь. И без того чрезвычайно глубокая в самом начале, заводь становится еще глубже к востоку, где быстрое течение несет темную воду обратно к выходу из заводи. Рыбачить можно лишь на западном берегу, так как на восточном над этим местом вырастает прямо из реки на высоту порядка шестидесяти футов черная базальтовая скала, порожденная, несомненно, неким геологическим изъяном. Почти отвесные склоны ведут к иззубренной вершине, столь удивительно тонкой, что примерно посередине она расколота трещиной, и футах в двадцати от острия скалу пронизывает своего рода бойница, сквозь которую льется дневной свет. Расположиться с удочкой на этой бритвенно-острой возвышенности никто не рискует, поэтому ловля ведется только с западного берега. Впрочем, при хорошем замахе можно забросить крючок почти до другого края заводи.

Именно на западном берегу лежат руины пиктского[8] замка, давшего название заводи, – из грубых, едва отесанных и ничем не скрепленных камней впечатляющего размера. Учитывая чрезвычайную древность, руины сохранились весьма хорошо. Камни уложены по кругу, внутренний диаметр которого составляет около двух десятков шагов. К главным воротам ведет лестница из крупных блоков высотой не менее фута, а напротив расположен более скромный задний выход, откуда крутой и довольно опасный спуск, требующий осторожности и энергичности, ведет на берег к устью заводи. В сплошной стене находится