Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz
Тяжелые, как спертый воздух слова, ложатся передо мной на пустую парту, а затем мысленно я вывожу на доске мелом: «Его. Больше. Нет».
Делаю глубокий вдох и на выдохе выпускаю свои переживания наружу. Этому учил наш школьный психолог. Эллиот был у нее пару раз после инцидентов с рыжим Дрю, и та посоветовала такой способ для снижения тревожности. Эллиот ей ответил в присущей ему манере: «Если я выдыхаю тревогу, то тут же вдыхаю ее обратно. Бессмыслица». Когда он описал мне выражение лица психолога после их диалога, я долго смеялся. Ничего эти взрослые не понимают. Но есть те, кто хотя бы пытается…
Неделю назад я постучался в дверь, трещинки которой заучил наизусть, и мне открыла мама Эллиота – миссис Харрис. Серая, будто страницы в книгах, а в волосах – чего не замечал раньше – проступила седина. В последнее время она не отходила от постели сына, поэтому сад в их дворе потерял краски и пожух. И, стоя у ее порога, я сдуру спросил: «Если кустовые розы погибли – это навсегда?» Она задумчиво на меня посмотрела и слабо улыбнулась. Так делают старики перед смертью, я это проходил с бабушкой и дедушкой, вот и испугался. Ведь напротив меня стояла взрослая, но совсем не пожилая женщина.
Она сказала:
– Даже если розы завяли, ты всегда сможешь посадить новые, Кензи.
Я возмутился:
– Но это будут совсем другие цветы!
Наверное, мое негодование отразилось на лице, и миссис Харрис с нежностью погладила меня по плечу. По-родственному. Не наигранно. И мне сразу стало стыдно за свое поведение. Ведь не я один потерял близкого. Больно было всем.
Следующие ее слова меня поразили:
– Ты прав, Кензи. Но однажды пустота заполнится, а розы обязательно распустятся снова. Для этого нужно время. – Она жестом пригласила меня в прихожую, и я вошел. – Если открыться чувствам, они способны вырастить в душе самые прекрасные цветы.
Я тогда разревелся. Громко всхлипывал, пока чужая мать терпеливо ждала, когда буря закончится. И ведь разговор зашел всего лишь про треклятые розы! Может, я спросил даже не для себя, а для своей мамы. Однако, если быть с собой честным, слезы лились вовсе не из-за сада…
После вкусного ужина (отказаться я попросту не мог, хотя так и посматривал на выход) я, осмелев, спросил, могу ли зайти в комнату Эллиота, чтобы забрать одну важную для меня вещь. Она кивнула, и я направился на второй этаж, перешагивая через скрипучие ступеньки, зная наизусть каждую из них.
Передо мной выросла дверь с табличкой «Вход запрещен». Мои пальцы замерли над ручкой, и я с усилием ее нажал, заходя внутрь. Комната выглядела так, будто Эллиот задержался в школе и вот-вот вернется. Самообман. Экспозиция, созданная в доме руками родителей. Для полноты картины не хватало стеклянной витрины и плаката с пустыми словами о том, кем был при жизни Эллиот. Прям как в том музее с мумиями, который мы посещали прошлой осенью всем классом.
Просидев полчаса на кровати, я встал и спустился на кухню. Вода шумно текла из крана, а миссис Харрис безэмоционально смотрела на посуду в раковине. Я постучал по дверному косяку, невольно ее испугав, и вежливо попрощался. Она заторможенно, словно не отошла ото сна, кивнула и попросила заходить почаще. Мое обещание сорвалось с губ, но с того дня мы пересеклись всего дважды. Домой я ушел с пустыми руками. Редкие выпуски комиксов забрать не решился. Кепку с Риком и Морти не тронул тоже. Так и осталась она лежать на подушке. Вернувшись домой, я бродил из комнаты в комнату, как призрак, и все думал про ночь, когда оборвалась жизнь моего лучшего друга.
Все началось с того треклятого утра. Мне позвонил Эллиот и сказал, что родители уехали на кремацию бабушки. Предложил прийти к нему: поиграть в приставку или посмотреть кино. У особенностей его нервной системы есть приятный бонус – иммунитет к трагедиям. И все-таки порядочный друг спохватился бы сразу, но в тот период я закрылся в себе и закрылся в собственной спальне. Из-за Ромео и увиденного через рейки в шкафу мое эмоциональное состояние колебалось, подобно шаткой башне в дженге, и норовило разрушиться от любого неосторожного слова.
С того дня мы с Ромео так и не поговорили. Я пробовал к нему подступиться, но он попросил закрыть эту тему раз и навсегда, но секрет продолжать греметь под землей, словно кости невинно убитого младенца. И вместе с ними звенела, как колокольчик над той могилой, моя совесть, а позднее к ней присоединилась и вина за падение Эллиота. «Зря я не пришел тогда», – думалось мне, стоило, как и сейчас, столкнуться с давящей тишиной.
Подхватив рюкзак и свои сожаления, я встаю из-за парты и выхожу в коридор. В такое время в школе можно застать или спортсменов, готовящихся к соревнованиям, или учеников-задротов, живущих на игле знаний, или странного уборщика, слепого на один глаз, который разговаривает со шваброй, точно та живая.
За дверьми школы меня встречает морось. Я достаю из рюкзака фиолетовый дождевик и надеваю, стараясь не думать, что мама опять оказалась права. Родители склонны допускать, будто знают своих детей лучше, чем они сами. И пожалуй, во многом это и правда так. Но откуда же им известен еще и прогноз погоды, если утром не было и облачка? Ответ один: похоже, я магл и родился в семье волшебников. Иначе как магией эти предсказания объяснить попросту невозможно.
Живот издает голодное урчание. Мой завтрак состоял из хлопьев, и после этого в рот не попало ни крошки. Решаю не дожидаться автобуса и пройтись до «Горячего Билла» пешком. Если бы мой велик не сломали перед началом учебного года, ехал бы сейчас налегке. Нет же. Все мои карманные деньги уйдут на покупку нового. Когда я пожаловался на порчу имущества директору, рыжего Дрю даже не наказали. Треклятая система…
До забегаловки дохожу, запыхавшись. Спорт и я сродни прологу и эпилогу в книге, то есть не пересекаемся. Считаю, что он может пригодиться лишь в двух случаях: когда убегаешь от зомби во время апокалипсиса или, что куда правдоподобнее, от самого себя и навалившихся из ниоткуда проблем.
В кармане рюкзака лежит мой блокнот. С лета я не записал в него ни строчки. Меня едва хватило на план будущей истории, а первый абзац я переделывал бесконечное число раз. Жалкое зрелище.
Какой же я писатель, если не пишу?
У входа в закусочную снимаю дождевик, отряхиваю и, войдя внутрь, вешаю на крючок. Сегодня будний день, и большинство посетителей еще на работе, поэтому в зале пустовато. Я выбираю уже родной диван с прожженным подлокотником у окна. Молли вытирает руки о передник и широко мне улыбается:
– Как обычно, красавчик?
Мои щеки краснеют.
– Да, спасибо, миз[59].
Она подмигивает мне и исчезает на кухне.
В «Горячем Билле» все делают с полной отдачей: громко наорут в ответ на просьбу поторопиться с вашей едой; от души унизят за просьбу сделать кофе на альтернативном молоке; удавятся за лишние пару салфеток или дополнительный флаер с акцией на следующий заказ.
Это такое место, где кофемашину моют – на счастье! – раз в неделю. Под столом можно найти затвердевшую жвачку, прилепленную со дня открытия заведения. Столики у туалета всегда грозят испортить аппетит. Дырки на сиденьях замазывают красным лаком для ногтей. Детская зона – это буквально любой угол в зале, который ребенок сочтет своим, а выбор игрушек так разнообразен: от солонки до бутылки с кетчупом. Зато в путеводителе сказано: «Редкий гость нашего города остается равнодушным к легендарным хот-догам из “Горячего Билла” с фирменной сосиской на гриле».
Вопреки очевидным недостаткам бывать здесь я люблю. Управляющая заведением – добрая женщина. Однажды, когда Ромео боялся идти домой, она разрешила ему переночевать в подсобке. Это я узнал от него лично. Хорошо, что он рассказал, а то, увидев его и Молли, выходящих оттуда вместе, в голову полезло всякое.
А Молли Белл на пару лет старше меня, и за полгода работы в закусочной успела обзавестись прозвищем Глазастая. То ли за глубокое декольте, то ли за способность видеть даже спиной, словно та у нее настроена на самые горячие сплетни в городе.
Вместо колледжа ей приходится выплачивать долги родителей, которые погибли при весьма странных обстоятельствах. Мутная история, как и все в этом городе. И с той трагедии Молли переменилась: ушла
