Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон

сомневался, что запросто добудет три позвонка, поскольку мышцы и хрящевую ткань постигли столь серьезные разрушения. Но позвонки не поддавались, словно были скреплены искусственно, и Моррис задействовал всю силу своих ловких пальцев, чтобы разломать позвоночник. Кости хрустнули, издав звук, похожий на пистолетный выстрел. Впрочем, в доме никто вроде этого не слыхал – по крайней мере, не последовало шороха шагов и не вспыхнули огни в окнах. Еще один надлом – и Моррис завладел реликвией. Прежде чем вернуть на место пелены, он вторично вгляделся в запятнанные временем, лишенные плоти кости. Тень, что залегла в пустых глазницах, создавала эффект живых глаз – черных, запавших, уставившихся на Морриса; безгубый рот застыл в жутком оскале. Моррис все глядел, и вдруг перемена постигла черты Апен-ары, и целое мгновение, пусть краткое, Моррису казалось, что он видит морду большой коричневой обезьяны. Иллюзия рассеялась, он закрыл футляр крышкой и пошел к себе в спальню.

Назавтра футляр предали земле, а еще через два вечера Моррис ночным поездом уехал из Луксора в Каир. Там у него была пересадка в поезд до Порт-Саида, где Моррис намеревался сесть на пароход компании «P. & O.» [58], направлявшийся в Европу. До отплытия оставалось несколько часов; Моррис сдал на хранение багаж (в том числе и кожаный чемоданчик, запертый на замок) и пошел обедать в кафе «Тевфик» неподалеку от порта. Столики стояли прямо в небольшом саду, где росли пальмы и красовались на шпалерах бугенвиллии. От мостовой садик был отделен невысоким деревянным забором; к нему поближе Моррис и уселся. Он ел, а перед ним разворачивалась пестрая картина восточной жизни. Фланировали египетские чиновники в просторных мундирах и красных фесках. Брели мимо феллахи в синих накидках, с растопыренными пальцами босых ног. Семенили женщины, закутанные в белые ткани, с единственной прорезью для глаз, каковые глаза украдкой косились на прохожих. Появился полуголый бездомный мальчик с алым цветком гибискуса, заложенным за ухо. Прошагали путешественники из Индии: на головах пробковые шлемы, во всей повадке – сугубо британская спесь. Явились оборванные сыны пророка в зеленых тюрбанах. Прошествовал дородный шейх в белом бурнусе. Накрашенные француженки известного рода занятий продефилировали, прикрываясь кружевными зонтиками и бросая провоцирующие взгляды. Дервиш с безумным взором, в плиссированной юбке, жевал бетель, и на губах его понемногу выступала пена. Грек – чистильщик обуви – постукивал щетками по своему ящику, зазывая клиентов; маленькая египтянка присела на корточки у граммофона – и надо всем этим гудели сигнальные сирены пароходов, что намеревались войти в Суэцкий канал.

Вот возник юноша-итальянец с шарманкой на плечах. Одной рукой он крутил ручку, извлекая из своего инструмента популярную арию Верде; в другой руке у юноши была жестянка для сбора дани с меломанов. А на крышке шарманки, поводком привязанная к запястью хозяина, сидела обезьянка в желтой курточке. Веселая, как бы звенящая мелодия пришлась Моррису по душе, а шарманщик как раз оказался напротив его столика. Моррис нашарил в кармане пиастр и кивком подозвал юношу, который в ответ широко улыбнулся и перешагнул низенький заборчик.

И вдруг обезьянка, которая до сих пор имела вид самый меланхоличный, сорвалась с места и прыгнула к Моррису на столик, где и уселась, и залопотала злобно и яростно. Вазочка с цветами разбилась, тарелка полетела на пол. Из кофейной чашечки выплеснулась на скатерть темно-коричневая жидкость. В следующее мгновение итальянец дернул рукой, к запястью которой была привязана взбесившаяся тварь. Обезьянка упала вниз головой, прямо на камни. Раздался визг; к столику Морриса, изрыгая проклятия, бросился официант; полисмен пнул обезьянку, шарманка была уронена и разбита. Когда переполох улегся, итальянец поднял тельце и на вытянутых руках предъявил Моррису.

– E morto [59], – произнес он.

– И поделом ему, – буркнул Моррис. – Нечего было на меня кидаться.

Трагический инцидент, вернее инцидентик, в котором Моррис ни с какой стороны не был виноват, во время долгого пути домой с каждым днем отвоевывал себе еще частицу его разума. Происходил этот процесс в часы безделья, когда путешественник столь же невнимателен к содержанию книги у себя на коленях, сколь и к тому, что творится вокруг. Случалось, на Морриса падала тень летящей чайки; тогда целый миг, пока зрение не разубеждало его, он испытывал нелепую уверенность, что атакован обезьяной. Однажды на судно обрушился ураган с запада; прямо над Моррисовым плечом зазвенело разбитое стекло, поскольку стюард не удержал равновесия и уронил поднос с бокалами. Моррис вскочил, полагая, что на его столик вновь прыгнула обезьяна. Или вот: было объявлено, что вечером в салоне состоится синематографический сеанс – некий ученый-натуралист хотел продемонстрировать публике кадры, сделанные им в индийских джунглях. Едва на экране появилась стая обезьян, которые, цепляясь руками за ветви, ловко пробирались сквозь чащу, Моррис невольно вцепился в сиденье своего кресла. Паника продолжалась долю секунды, не более; затем Моррис напомнил себе, что всего-навсего смотрит фильм в салоне парохода, следующего к берегам Португалии. В другой вечер он вошел в свою каюту полусонный и увидел, что над запертым кожаным чемоданчиком сидит на корточках обезьяна. У Морриса дыхание перехватило от страха. Спазма отпустила его, лишь когда он разглядел: это к нему пробрался всеобщий любимец – судовой кот; это он, выгнув спинку, сверкает в полумраке зрачками…

Морриса очень тревожили эти фантастические, ни с чем не сообразные видения. «Обезьянья» галлюцинация вроде бы оставила его – но мысль о ней, эта идея фикс, для избавления от которой он взял двухмесячный отпуск, оказывается, так и не выветрилась из разума. Ничего, Моррис опять покажется Роберту Ангусу, вот только домой вернется. Может, Ангус даст дельный совет. Вероятно, рассуждал Моррис, инцидент в кафе Порт-Саида придал четкости смутным очертаниям проблемы. Теперь к ней добавилась новая грань: Моррис начал страшиться настоящих, живых обезьян. Ужас пустил ростки во тьме его души. Но связывать новую фобию с краденым сокровищем? Нет, этим Моррис не занимался. Глупые детские суеверия, по его мнению, были достойны только осмеяния – и он смеялся над ними. Нередко отпирал он кожаный чемоданчик и подолгу созерцал реликвию – это чудо, воплощенное в жизнь с искусством ныне забытым.

Славно было вернуться в Англию. Ни разу за последние трое суток не дохнуло на Морриса злобой из сумерек его души; получалось, что и тревожился он напрасно. Над Риджентс-парком лежал невесомый туман, мартовский вечер был мягок, чуть брызгал дождик. Консультация была назначена на следующее утро; договорившись с доктором Ангусом, Моррис позвонил в больницу и сообщил, что вернулся и намерен без отлагательств приступить к работе. Ужинал он в прекрасном расположении духа, болтал со своим камердинером и даже дал ему взглянуть на бесценные позвонки, объяснив, что