Возлюбленная распутника - Виктория Анатольевна Воронина
В Бристоле в неурочный час выстрелила пушка с крепостной стены, и Мейбелл с бьющимся сердцем поняла, что означает ее грозный рык. Власть решила продемонстрировать своему народу, что бывает с теми непокорными, которые выступают против нее, и девушка, не помня себя от страха, выбежала на большую проезжую дорогу. Обе ее стороны уже были заполнены толпами людей, и они в молчании смотрели на понурых повстанцев, числом пятьдесят человек, которых вели под усиленным конвоем.
Измученные пленники шли беспорядочно, низко опустив головы, уже не имея сил прибавить шагу или посмотреть на сочувствующих им жителей Бристоля. Их заросшие лица были худы от недоедания и бледны от изнеможения; они шли оборванные, в лохмотьях, не отличимые друг от друга. Многие из них были серьезно ранены, каждый шаг причинял им мучительную боль, и все свои муки они терпели для того, чтобы в конце своего пути, ведущего в Лондон, испытать еще более худшие пытки, издевательства и жестокую казнь, которой обычно карали государственных преступников.
Многие в толпе, не стесняясь, плакали, глядя на них. Вот они, эти молодцы, в которых англичане видели своих избавителей от жестокой тирании короля-католика Якова. Теперь они жертвы, чья горестная участь могла вызвать сострадание даже у самого жестокого человека. Мейбелл как чайка с подбитым крылом металась от одного края толпы к другой. Ее нежные руки не могли раздвинуть массивные фигуры ремесленников и пышные тела их жен, поэтому ей оставалось смотреть на проходящих мимо повстанцев из-за их спин. Она надеялась и страшилась увидеть среди пленников графа Кэррингтона. Надеялась, поскольку в этом случае она могла увидеть его живым, и страшилась, понимая какой ужасный конец ожидает в Лондоне пленных сторонников Монмута.
Графа Кэррингтона Мейбелл в этот день не увидела, и никто не мог ей дать никакого ответа на все вопросы о нем. Опустошенная и истерзанная страхами за участь любимого девушка вернулась домой. Зато очень много говорили в Бристоле о герцоге Монмуте.
После поражения в Седжмурской битве Монмут в сопровождении трех человек бежал в Гемпшир, и после бесплодных попыток уехать из Англии был схвачен королевскими драгунами в Портмане. В тот момент «король Джеймс» являл собою жалкое зрелище. Одетый в какое-то пастушеское рубище, обросший, со спутанной грязной бородой, поседевший от горя и волнений, он умолял о милосердии и добивался личного свидания с королем Яковым, понимая, что только от дяди теперь зависит его дальнейшая судьба. По воспоминаниям современников, все его дальнейшее поведение развеяло былое очарование его личностью и вызвало отвращение своим малодушием. Впечатление от его низости сглаживалось только тем, что король Яков повел себя еще более недостойным образом.
Когда до Якова Второго дошла весть о взятии Монмута в плен, он арестовал его троих малолетних детей от герцогини Анны Баклю и заточил их в Тауэр. Спустя четыре дня туда же привезли их блудного отца. Монмут сильно пал духом, зная, что его дядя-король не такой человек, который прощает посягательство на свою власть. Уже с дороги он написал королю униженное письмо, каясь в своем поступке и прося о снисхождении и пощаде. Теперь он все свои надежды возлагал на личное свидание с Яковым, молил его величество допустить кающегося грешника к своим стопам, где он признается во всех своих заблуждениях и сообщит кое-какие важные сведения, касающиеся безопасности королевской особы.
Яков согласился выполнить просьбу Монмута только ради того, чтобы узнать об остальных заговорщиках. Монмута встретили расчетливым унижением: привезя его закованным в цепи в королевскую приемную, заставили дожидаться, пока его величество отобедает. Когда Яков вошел в приемную, Монмут со слезами упал на колени перед ним и все старался облобызать своими губами королевские туфли, от чего Яков брезгливо уклонялся.
А Монмут все равно взывал к родственным чувствам Якова.
— Я сын вашего брата! — кричал он. — Если вы отнимите у меня жизнь, то прольете собственную кровь!
— О нет, вы не мой племянник, — ответил на это король, с презрением глядя на ползающего перед ним в пыли молодого человека, закованного в цепи. — Ваша мать, Люси Уолтер, морочила голову моему брату, а на самом деле вы — незаконнорожденное отродье полковника Роберта Сидни! Будь вы моим племянником тот голос крови, на который вы ссылаетесь, никогда не позволил бы вам поднять восстание против меня. Отвечайте, к вашему заговору причастен мой зять, Вильгельм Оранский?
— Я ничего об этом не знаю, — зарыдал от отчаяния при виде королевской непреклонности Монмут, и больше Яков не мог добиться от него внятного ответа. Поэтому он не только не проявил никакого снисхождения к узнику, но назначил его палачом самого жестокого из них — Джона Кега.
Яков Второй оказал только одну милость Монмуту — разрешил ему последнее свидание с женой и детьми. Но Монмут, разочарованный тем, что связи жены не могли добиться для него желанного помилования, заявил, что его истинная жена перед богом не Анна Баклю, а его любовница Генриетта Уинтворт. Бедная герцогиня упала в обморок, услышав такое заявление своего супруга, но Монмут ничуть не раскаивался в своих словах.
В утро казни, 15 июля, жена привела к нему детей для прощания. Монмут был вежлив с нею, но холоден как лед. Всем, кого он видел в этот день, он поручал передать его предсмертный привет леди Генриетте Уинтворт. Рыдающая жена без чувств упала к его ногам, дети всхлипывали, но Монмут остался равнодушен к своей семье.
В десять часов за ним приехала карета, чтобы отвезти на место казни. Возле эшафота Монмут начал проявлять признаки волнения. Он то умолял отсрочить казнь, то впадал в уныние и апатию; однако священникам так и не удалось добиться от него раскаяния в измене жене. Поднявшись на эшафот, Монмут подал палачу шесть гиней.
— Вот вам деньги, — сказал осужденный герцог. — Только не мучьте меня.
Но палачу Джону Кегу вознаграждение показалось слишком незначительным для такой важной особы. Первый удар топора только поранил шею Монмута, который с упреком посмотрел на своего мучителя. Следующие два удара также не прекратили страданий осужденного, и только с четвертого раза Кег отделил голову Монмута от тела. Действия палача вызвали в
