Летний сад - Полина Саймонс
Но Александр не думал о своих выигрышах. Ночь от них не становилась светлее.
Он думал о другом счете.
Он думал о брате Татьяны, Паше, о том, как три дня нес его на спине, и Паша был таким горячим, что Александру трудно было дышать.
Он прикладывал снег к голове Паши, перевязывал воспаленную рану на его ноге, умолял, молился, не верил. Я же не для того нашел его в горах Святого Креста, чтобы видеть, как он умирает. Нашел его, спас его, сделал трахеотомию…
– Паша… ты слышишь меня?
– Слышу…
– Что не так? Где болит? Я очистил твою рану. В чем дело?
– Я весь горю.
– Нет, ты в порядке.
– Александр, я же не… не умираю, нет?
– Нет, ты в порядке.
Александр прямо посмотрел на него. Не моргая. Если он мог смотреть прямо, храбро и спокойно в лицо беременной Татьяны и лгать, отсылая ее прочь навсегда, давая ей лишь один смутный шанс на то, чтобы выжить, он может найти в себе силы смотреть на ее брата, прежде чем тот уйдет навсегда. Хотя он должен признать, что не чувствует себя настолько сильным. Паша полусидел-полулежал на земле, опираясь на Александра.
– А почему я чувствую себя так, словно умираю? – говорит Паша, и его дыхание становится тихим, неглубоким.
Он хрипит. Александр уже слышал такой хрип тысячу раз, неровный хрип умирающего. Но это же Паша! Он не может умереть!
– Не умираешь, все будет в порядке.
Паша шепчет:
– Ты мне врешь, ублюдок!
– Не вру.
– Александр, – хрипит Паша. – Я вижу ее!
– Кого? – Александр чуть не роняет Пашу на землю.
По лицу Паши текут слезы.
– Таню! – вскрикивает он, протягивая руку. – Таня! Иди сюда, поплаваем вместе еще разок! Всего еще раз через Лугу. Пробежимся вместе по лугу к реке, как тебе нравилось в нашем детстве. Ты моя сестра…
Он тянет руку к чему-то рядом с Александром, а тот и сам словно призрак, потрясенный и бледный. Он действительно оборачивается, чтобы посмотреть. Паша улыбается.
– Мы в лодке на озере Ильмень. Она сидит рядом со мной… – шепчет он.
И тогда Александр понимает – невозможное случилось.
Он еще день несет на спине мертвого Пашу по зимней Германии, отказываясь поверить в то, во что поверить нельзя, отказываясь похоронить его в мерзлой земле.
Теперь, сидя на подоконнике в старом здании исполнительной власти, Александр признает, что мир, в котором исчезнувший брат Татьяны мог умереть из-за того, что наступил на ржавый гвоздь, был миром, где армейские силы иногда не помогают выиграть.
Вдыхая никотин, Александр закрыл глаза. Он не видел ее рядом с собой – по крайней мере, это уже было что-то. Татьяны, которая всегда сидела с умирающими, сейчас с ним не было.
В Катовице умер один надзиратель, и его похоронили в гробу! Кое-кто проявлял недовольство, включая Успенского, включая Пашу. Александр копал одну или две братские могилы в день за последние несколько недель, а тут одного человека похоронили самого по себе в гробу! Ворча над своей миской овсянки и вареных морковных очистков, Паша сказал Александру, что, может быть, им следовало бы пожаловаться.
– Ну да, валяй, – ответил Александр. – Но вот что я тебе скажу: ты недостаточно усердно работаешь. Тот человек пробыл здесь три года. Он был уважаемым надсмотрщиком и любимцем всех тюремных начальников, потому что облегчал их работу.
В тот вечер Паша написал от руки двадцать листовок – о похороненном в гробу человеке. «ПОМНИТЕ! ТРУДИТЕСЬ УСЕРДНО! Если будете работать хорошо, вас тоже могут похоронить в деревянном гробу!»
– Ну что, разве это не обнадеживает? – с широкой ухмылкой сказал Паша, раздав самодельные листовки.
И Александр с ним согласился, тоже с улыбкой.
Семеро вернулись. Александр встал по стойке смирно.
Голоса разделились три к четырем, после того как Ранкин подал решающий голос, – и с Александра Баррингтона были сняты все подозрения.
Александру это стоило семи часов с двумя перерывами, чтобы наконец отпраздновать свободу.
Сэм, подойдя к нему, выглядел чуть ли не счастливее Александра.
– Джон Ранкин, председатель Комитета по антиамериканской деятельности, проголосовал за то, чтобы снять с тебя обвинение в коммунистических склонностях! – воскликнул он. – Разве Тане это не покажется фантастичным?
– Скорее ироничным. – Александр сам не замечал сильного напряжения в собственных плечах, пока не выдохнул при ударе молотка председателя. Он пожал руку Сэму.
– Клянусь, если Ранкин задаст еще хоть один вопрос о твоих родителях, я сам стану коммунистом, просто чтобы разозлить его, – заявил Ливайн.
– О да, это бы его разозлило, – согласился Сэм. – Он ведь живет ради этого. Знаешь, что он сказал, Александр? Что для него все решил вопрос о каннибализме.
– Ты серьезно? – Это выглядело удивительным.
Сэм покачал головой:
– Я так и говорил. Ранкин же сам сказал – язык произносит то, что говорит сердце.
Сэм познакомил Тома Рихтера с Александром. Рихтер отсалютовал ему. Лейтенант был высоким, атлетичным и светловолосым на американский манер, хорошо сложенным, уверенным. Он крепко пожимал руку, а в холле засмеялся.
– Так что вы думаете? Ситуация напряженная, да? Вам пришлось заглянуть в логово волков?
– Ну да, черт побери.
– Чего вы не знаете, – сказал Рихтер, – так это того, что элегантный седеющий южный джентльмен Джон Ранкин лишь немного уступает в известности дьяволу среди членов министерства. Ведь так, мистер Гулотта? – говорил он громко и бесцеремонно.
– Не совсем так, лейтенант Рихтер, – возразил Сэм лишь немного тише. – Дьявол намного популярнее.
Можно было сказать, что Сэм и Рихтер – друзья.
Четверо мужчин стояли в холле и не спеша, с удовольствием курили. Рихтеру было тридцать, он был на год старше Александра. Он был с Макартуром в Японии во время войны и, похоже, снова должен был присоединиться к нему теперь, когда нарастали неприятности на тридцать восьмой параллели, между Северной и Южной Кореями.
Рихтер сказал, что он пришел на слушания только потому, что много слышал об Александре от Сэма.
– Взаимоотношения в иерархии Красной армии очень интересны, и ваше офицерство там, и знание и понимание действий Советов. – Он улыбнулся. – И вы очень ловко сумели промолчать о своей жене.
– Да. Я не говорю о жене с ее врагами.
– Ладно, но та история Заксенхаузена была весьма примечательна даже и
