Княжна Екатерина Распутина - Ольга Токарева

Стало очевидно: к молодому боярину приставили взрослую девицу для усмирения его бушующих гормонов. Что ж… Неглупо. Вот только юноша, и правда, похоже, не совсем в ладах с головой, не понимает очевидного: никто и никогда не позволит ему привести в дом вторую жену из простолюдинок. Во всех мирах у высшей знати свои неписаные законы.

— Ох, княжич, — проворковала Глафира, подслащивая голос патокой лести. — Вы же понимаете, Петр Емельянович да Софья Инокентьевна ни за что не благословят такой мезальянс, — прошептала она с притворной печалью, хитро поблескивая глазами. Ишь, лисица, на чувствах играет.

— Да плевать мне, — утробно прорычал он, сгребая ее тонкий стан в медвежьи объятия. — Я — княжич. Сам волен выбирать, с кем жизнь делить, — прошептал он, опаляя поцелуями нежную кожу ее шеи.

— Княжич! — взвизгнула она притворно, отстраняя его игриво. — Да что вы себе позволяете, на виду перед будущей женой!

— Да она, дуреха, ничегошеньки не смыслит, — прохрипел он, надвигаясь на нее угрожающе.

— Все равно не гоже, — возмутилась Глафира. — Ступайте-ка лучше восвояси, а я, как только освобожусь, к вам в покои загляну, — многозначительно намекнула она, что не место похотливым утехам при невинном создании. Схватив оболтуса за руки, она развернула его и, словно таран, направила к двери, приговаривая: — Ступайте, княжич, в свои покои и дожидайтесь меня.

Слегка отрезвив пылающие щеки легкими шлепками, служанка, одернув лиф платья, поправив платье, заглянула мне в глаза с ласковой тревогой:

— Ваше Сиятельство, пора покинуть воду. Вы, верно, проголодались? Наша повариха сотворила восхитительный куриный суп.

При упоминании еды в животе заурчало, словно голодный зверь проснулся в темной утробе. Желудок сжался в томительном предвкушении, и гримаса невольной муки скользнула по моему лицу. Служанка, истолковав ее по-своему, всполошилась, запричитала:

— Только не плачьте, милая. Мы подберем вам самые дивные наряды, и вы будете прекраснее самой принцессы.

Я замерла, выходя из воды, и, продолжая играть роль невинной, блаженной, с опаской озиралась, словно выискивая притаившегося хищника.

— А бояться вот совсем нечего, — продолжала она ворковать, бережно помогая мне выбраться из ванны. Белоснежная простыня мягко обернула мои плечи, и, словно ненароком подтолкнув, Глафира повела меня прочь.

Рыжеволосая красавица мне определенно нравилась: тихая, ласковая, без капли надменности, словно голубка ворковала рядом, помогала облачаться мне в нижнее белье и платье. А то, что у нее там шуры-муры с младшим боярином… Молодость — ветреная пора. Мне до их забав дела нет. Когда вырасту, замуж за этого увальня Михаила я уж точно не пойду.

Неделя промелькнула, словно сон, с тех пор, как я оказалась в этом мире и в стенах особняка Соловьевых. Сегодняшнее утро дышало непередаваемой красотой: солнце золотило верхушки деревьев, а птичий хор звенел в изумрудной листве сада. Легкий, прохладный ветерок, ворвавшись в распахнутые окна, нежно ласкал кожу моих рук. Я купалась в этой радости жизни, день за днем осваиваясь в новом теле.

Все это время я предавалась неге и отдыху, лелея воспоминания о прошлой жизни и размышляя о настоящей. Неразрешимой тайной оставалось, как моя душа совершила этот невероятный переход в тело осиротевшей княжны. И загадочная «лента», принявшая облик зверька, — как эта непостижимая субстанция сумела проникнуть в меня, ухватиться за мою душу и воплотиться вместе со мной в этом новом мире?

Законы мироздания непостижимы для меня, и остается лишь принять судьбу и довольствоваться тем, что имею. А пока у меня не было ничего, кроме фамилии, наводящей ужас на людей. Из обрывков разговоров взрослых я узнала, что была найдена сумка с документами на мое имя. Это было чудесной новостью, ведь теперь не придется никому доказывать, что я — княжна Екатерина Распутина. К сожалению, я не помнила имени моей преданной няни, но ее самоотверженность поразила меня до глубины души. Петр Емельянович распорядился собрать ее останки и предать земле на кладбище. Я не знаю, где оно находится, но как только окрепну, обязательно найду ее могилу и возложу цветы в знак моей благодарности.

Вылезать из-под одеяла не было ни малейшего желания, но задумчивый голос Хромуса заставил насторожиться.

— О… Ещё О, — бормотал он, перебирая камешки. — Какое красивое О.

И тут меня словно разряд молнии пронзил. Отбросив одеяло, я пулей вылетела из кровати и понеслась в тот самый закуток, откуда доносилось его восторженное бормотание. Застыв перед ним, я потеряла дар речи, ошеломлённо глядя на разноцветную россыпь сафиров.

— Где ты это взял? — прошипела я, ткнув пальцем в его сторону для убедительности.

— Там, — ответил он, махнув своей маленькой растопыренной лапкой в неопределённом направлении.

— Где там⁈ — не унималась я, предчувствуя надвигающуюся катастрофу.

Фамильяр вперил в меня взгляд, завораживая причудливой игрой своих голубых, словно подернутых дымкой, глаз. Удивительно, но я начала замечать, что и мои собственные глаза за последнюю неделю словно выцвели, приобретая оттенок, идентичный его. Казалось, только я одна замечала эту странную метаморфозу; остальным же было все равно, что до меня, что до изменений, происходящих с моим телом.

Зверек, задумавшись на мгновение, вдруг легко вскочил и, бросившись ко мне, мгновенно перевоплотился в бесформенную ленту, которая скользнула мне в грудь. Тут же я увидела, как он проник в сейф и взял оттуда сафиры. Еще один способ нашего общения: Хромус мог передавать мне свои воспоминания.

— А ну немедленно выметайся из меня и верни все на место! — прорычала я. — Воровать нехорошо. Ты вообще знаешь, что за такое полагается? — спросила я и тут же сама себе ответила: — Наверняка нет. А за воровство, знаешь ли, тебе оторвут лапы, а мне — руки. И если ты, может, и сможешь отрастить себе новые конечности, то я — нет. Как я безрукая жить буду, если нас с тобой выгонят? — строго спросила я, глядя на его обиженную мордочку.

Надо сказать, эта «лента» эволюционировала с невероятной скоростью. Облазила все окрестности, впитывала знания, словно губка, и, похоже, уже обжилась в новом мире, и новая форма тела ей очень даже нравилась.

— О, вкусные, — отозвался он, высвобождаясь из моего тела в облике фамильяра, и устремил молящий взгляд, полный тоски, с меня на сафиры.

Еще одна его причуда — он ни в какую не желал признавать магические камни, извлеченные из тел чудовищ,