Когда родилась Луна - Сара А. Паркер
Так и тянет снять одну из них и спрятать в сумку. Из них приятно пить.
Трудно найти идеальную кружку. А когда находишь, они всегда разбиваются.
Я останавливаюсь возле стола, который вырастает из стены под массивным окном, увитым виноградной лозой, на раме которого выгравированы светящиеся руны, по бокам безвольно свисают рваные занавески. Два табурета задвинуты под стол, кожаная обивка одного из них разорвана каким-то животным, большая часть перьевого наполнителя отсутствует и, вероятно, теперь используется в каком-нибудь гнезде.
Не знаю, почему от этого у меня сдавливает горло. Я стараюсь не обращать внимания на это чувство, проходя мимо двух кожаных табуретов, подхожу к большой настенной полке и нахожу баночку с чернилами, старое перо и стопку плоских, готовых к сворачиванию пергаментных листов с заранее прочерченными линиями активации. Я достаю из стопки рядом с чернильницей тонкую книгу в кожаном переплете, сдуваю пыль и открываю ее, обнаруживая, что страницы пусты.
Странно.
Присев на корточки, я замечаю, что на нижней полке выставлена коллекция маленьких каменных существ ― в основном драконов. Все они вырезаны в том же стиле, что и тот, что сейчас лежит в моей сумке. Вытащив его, я качаю головой и кладу рядом с остальными.
Это дом пары, наполненный реликвиями их любви.
Мне пора идти.
Я направляюсь к выходу и уже собираюсь спуститься обратно по лестнице, когда мимо моего уха проносится Клод, подхваченная порывом ветра.
― Geil. Geil asha.
Мое сердце замирает.
Иди. Иди, посмотри.
Нечасто она обращается ко мне напрямую. Она слишком дикая и отстраненная, чтобы сохранять хоть какое-то подобие устойчивого присутствия.
Я кладу руку на кинжал у бедра и осторожно поднимаюсь по лестнице.
― Halagh te aten de wetana, atan blatme de.
Если я умру сегодня, то буду винить тебя.
Если отбросить везение, то восприятие опасности у Клод такое же искаженное, как и ее понимание моей способности уклоняться от нее. Мои мысли возвращаются к тому времени, когда она заманила меня в Подземный город где я столкнулась лицом к лицу с разбойником думквилом, собирающимся выпотрошить молодого хаггина, который, похоже, приглянулся Клод. Неудивительно, ведь эти твари чертовски очаровательны.
Еще не искушенная в искусстве заставлять Клод разрывать легкие, я выжила только благодаря стремительному спуску по заброшенному мусоропроводу, где просидела полдея со свернувшимся клубком на моих коленях хаггином.
Совершенно невозмутимым.
Мои мышцы дрожали от усилия не свалиться в логово бархатного трогга, а хаггин грыз ногти, подергивая усами, и глядел на меня огромными переливчатыми глазами, которые, казалось, никогда не моргали, ― пока думквил наконец не перестал царапать желоб когтями и не оставил нас в покое.
Я никогда не забуду, как он разинул свою колючую пасть у входа, и розовый язык шевелился, требуя крови.
Вздрогнув всем телом, я открываюсь песне Булдера, решив, что он, вероятно, более надежен в подобных ситуациях, но все, что я слышу, ― это низкий, монотонный гул, наполняющий меня теплым, сильным чувством покоя.
Умиротворения.
Похожий звук он издавал в гробнице Слатры.
Нахмурившись, я поднимаюсь на еще один виток лестницы и попадаю в уютную комнату, наполненную солнечным светом, падающим из люка наверху, и сохранившую все опустошающие детали прекрасного пространства.
Я замираю, сердце подскакивает к горлу, рука соскальзывает с эфеса клинка.
Эта комната напоминает мне пещеру, в которой хранилась собранная по кусочкам луна Каана ― те же грубые стены, на которых страстно сплетаются мунплюмы и саберсайты.
Но здесь нет луны.
Здесь лежит массивный круглый тюфяк, прижатый к стене и покрытый белыми простынями, такими тонкими, что неудивительно, что они местами рассыпались, а местами разорваны на части, словно зияющие раны, извергающие перья, которые кружатся в такт смеху Клод. Этот звук перекликается с другим смехом, который, кажется, поднимается из глубин моего ледяного озера…
Видение поражает меня, как удар в голову. В мое сердце.
Мою душу…
Я ползу по этому тюфяку, голая.
Смеющаяся.
Переворачиваюсь на спину, смотрю, как мужчина стягивает рубашку через голову, а я раздвигаю ноги и трогаю себя — отчаянно и страстно желая его.
Нуждаясь в нем.
При виде его покрытого потом тела я издаю хриплый стон и закрываю глаза. Запускаю пальцы внутрь себя, пытаясь утолить голод, который никогда не утихает.
Не тогда, когда речь идет о нем.
Тюфяк прогибается под его весом, его тяжелое тело опускается так близко, что мою кожу покалывает, заставляя сердце биться тяжело и быстро.
Он касается поцелуем изгиба моей шеи. Покусывает под ухом, от чего по телу пробегают мурашки, и я почти кончаю.
Его губы касаются мочки моего уха, низкий голос проникает в меня:
― Чего ты хочешь, Эллюин?
― Тебя. ― Я поворачиваю голову, открываю глаза. Плавлюсь в тлеющем взгляде Каана, и на моих щеках появляется улыбка. ― Навсегда.
Видение ослабляет свою власть надо мной, и мои колени подгибаются. Я падаю на землю среди кружащихся перьев, хватая ртом воздух, а руки, как когти, тянутся к моей груди. С душераздирающей ясностью я осознаю, почему меня тянуло сюда с того самого момента, как я открыла ставни. Это место ― не памятник чьей-то любви…
Оно наше.
ГЛАВА 60
В этот сон Каан наигрывал песню, которую я узнала. Та самая песня, которую Маха и Пах пели мне, когда я болела.
Я подпевала, пока мои слова не захлебнулись первыми слезами, которые я смогла выплакать с тех пор, как привезла Хейдена из Незерина. Они пролились не как мягкий снегопад, а как ураган, бьющий по оконным стеклам.
Я оплакивала Маху и Паха. Хейдена и Аллюм.
Я оплакивала Слатру.
Я плакала о вещах, которые у меня отняли, и о голосе, которым мне не дано пользоваться.
Я не поняла, что Каан перестал играть, пока он не подхватил меня на руки, не прижал к своей груди и не обнял так крепко, что я едва могла дышать, его сильное тело вбирало в себя каждое мое рыдание.
Это напомнило мне о том, как Пах подхватил Маху, когда она плакала на снегу.
