Когда родилась Луна - Сара А. Паркер

Горожане празднуют на улицах каждый день, как будто мой малыш уже родился. Как будто пепел моих близких все еще не отравляет воздух, которым мы дышим.

Если Тирот и подозревает, что ребенок не его, он не подает виду ― мы вообще не разговариваем. Да и мне не о чем с ним говорить.

От одного из его верных помощников ― единственного, с кем мне позволено общаться, ― я узнала, что на восходе прибыла мастер крови. Если она здесь, чтобы проверить кровь моего ребенка, когда я рожу, то отцовская линия не потянется к Тироту.

Она приведет к Каану.

Все, что мне позволено делать, ― это чахнуть здесь, вливая свою жизненную силу в этого малыша, время от времени черпая достаточно энергии, чтобы соскользнуть с тюфяка и увидеть луну Хейдена. Я пою ей, и, клянусь, слышу, как она поет в ответ.

Как будто она зовет меня.

Я хочу свернуться калачиком рядом со Слатрой, чтобы быть с ней, пока я рожаю, но мне уже трудно двигаться самостоятельно. Я так и застряла на этом тюфяке, где умерли Маха и Пах. Где я притворялась, что зачинаю ребенка, который уже и так был во мне. Этот тюфяк, который раньше был наполнен любовью и песнями, а теперь пропах смертью и болью.

Грядет битва, я чувствую это всем своим существом. Как будто мое тело набирается храбрости, чтобы вступить в войну, которую я, скорее всего, не переживу. Даже если я это сделаю, у меня такое чувство, что над моей головой висит гильотина, которая вот-вот упадет.

В любом случае, на сердце у меня лежит груз знания, от которого я не могу избавиться. Что, попрощавшись с луной Хейдена, я заберусь обратно на тюфяк и больше не встану с него.

***

Устремив взгляд в небо, я всхлипываю, делая короткие, резкие вдохи, которые так далеки от самообладания… Она солгала ради нас. Ради него.

Каана.

Она солгала ради малыша, которого унесла из их любовного логова в Домме в эту холодную, пропитанную смертью комнату, где она уже потеряла так много, и все потому, что поверила словам, вылетевшим изо рта моего Паха.

И ради чего?

Чтобы умереть прямо здесь.

Чтобы не увидеть, как растет Кизари.

Чтобы Тирот воспитывал дочь Каана как свою собственную.

Я закрываю дневник, и ядовитая правда поселяется в моей груди, словно змея, готовая нанести удар…

Эти страницы разорвут мир в клочья.

ЭПИЛОГ

Из глубины чернильных тисков тени, слишком густой для обычного глаза, Король-падальщик изучает молодую женщину-фейри, свернувшуюся калачиком в углу своей камеры и раскачивающуюся взад-вперед, запустив руки глубоко в свои светлые волосы. Крепко зажмурившись, она бормочет цепочку бессвязных слов, которые, возможно, вырываются из трещин ее приближающегося безумия.

Она с кем-то разговаривает, в этом он уверен. Так же, как и в том, что этот кто-то существует только в пределах ее необычного разума.

Он склоняет голову набок, изучая ее более пристально: красные губы, большие глаза, обрамленные густыми ресницами, изящная фигура, подобную которой он встречал лишь у одной.

Его Огненный жаворонок.

Сходство поразительное, но глаза у нее мягче, а кожа чуть темнее. И хотя его Огненный Жаворонок пришла к нему безмолвной, эта женщина… что ж.

Она не умолкает. Ведет бессвязные разговоры. Абсолютно бессмысленные.

Для него.

И все же она продолжает бормотать, темные круги у нее под глазами ― дань диадеме, украшающей ее лоб, тонкие серебряные завитки которой, кажется, вросли в ее кожу.

Ее лицо искажается, по бледной щеке скатывается слеза…

Король-падальщик наблюдает, как она капает с ее подбородка на грязную тунику, и между его бровей образуется складка, пока он размышляет над этим другим… отличием.

Его Огненный жаворонок никогда не плакала. Ни разу. Она вгрызалась в жизнь, как дикий зверь, с рычанием набрасываясь на свою дерьмовую еду.

Она не оставляла объедков. Она съедала все.

Однако эта женщина ведет себя деликатно, соблюдая все приличия, присущие фейри, выросшей во дворце, где слуги кормят ее, ухаживают за ней, учат ее.

Любящий пах, чтобы говорить за нее.

Выйдя из тени, Аркин прочищает горло.

Женщина перестает раскачиваться и резко открывает глаза ― блестящие ярко-голубые глаза смотрят на него сквозь мрак.

― Ты освободишь меня, ― выдавливает она из себя, смахивая слезу со щеки.

Аркин прищелкивает языком и обводит взглядом камеру, отмечая ее шикарные детали: скомканное одеяло, соломенный тюфяк, поднос с пустой миской после одного из ее обычных приемов пищи. У нее даже есть деревянное ведро, чтобы ей не приходилось гадить там, где она спит. Больше домашнего уюта, чем он предлагает другим заключенным.

В конце концов, она его племянница.

Не то чтобы она об этом знала. Ни один из его сводных братьев не знает о его существовании, насколько ему известно.

Но они узнают.

― Именно это я и пришел предложить, ― говорит он, приседая перед изогнутыми костяными прутьями и просовывая руку с зажатым между двумя вытянутыми пальцами листком пергамента. ― Освобождение.

Ее глаза расширяются.

Она бросается вперед, гремя железными цепями, хватает лист пергамента и разглаживает его на земле. Она хмуро смотрит на него, заправляя прядь спутанных волос за остроконечное ухо.

― Здесь пусто.

― Мне нужно, чтобы ты написала свое имя, ― говорит Аркин, протягивая сквозь прутья пергамента перо с рунами.

Она берет его и выводит свою подпись, пока он изучает красивую кожу на ее руках, подавляя желание сжечь ее… хотя бы немного. Посмотреть, не откажется ли она тоже кричать.

Он, конечно, не признает, что все гораздо сложнее. Что он возмущен ее роскошной жизнью. Тем, как ее папаша заботится о ней.

Любит ее.

Он также не признает, что ему интересно посмотреть, как она поведет себя, если ее вышвырнут на Болтанские равнины и заставят бежать, пока рев огня будет обжигать ее пятки. Обжигать ее плоть.

Сможет ли она построить свою жизнь в бесплодных пустотах непривычного мира? Сможет ли она превратить свою слабость в страшную силу?

Справится ли она?

Она протягивает записку и перо обратно через решетку, в ее глазах появляется блеск безнадежности.

Неудивительно, что его сводный брат так оберегал ее. Она всего лишь красивый декоративный цветок, а цветы опаляются в огне.

Он решает, что она не справится. Она погибнет,