Половина пути - Юля Тихая
Схемы марцев были нацелены на куда большую вариативность, что в условиях боёв было бесспорно удобнее. Зато выходили по сравнению топорными, громоздкими, как армейский ботинок рядом с девичьей танцевальной туфелькой.
— Давно, получается, — мрачно заметил Брент. — Не меньше двух лет, если при контрнаступлении…
— Получается, так. У тебя здесь был кто-то?
— У меня? Да нет. Так, бухали на стажировке.
Ольша вздохнула. Утром Брент был воодушевлён и счастлив от возвращения домой, в знакомые места и к родной земле. Увы, теперь это возвращение могло принести куда больше плохого, чем хорошего.
Он смотрел в огонь с неподвижным лицом, между бровей — глубокая тень. И Ольша, отставив чай, мягко взяла его за ладонь.
Большая рука, широкая и мощная. Сухая, тёплая. Ухоженные ногти, явно знакомые по меньшей мере с ножницами. Гибкие, привычные к сплетению сил пальцы. А ладони грубые, в мозолях, как от тяжёлой работы…
— От чего это? — Ольша перевернула его руку ладонью вверх и провела пальцами по надтреснутой коже.
Брент усмехнулся.
— От лопаты.
— Лопаты?.. Но ты же… Это как если бы я сказала, что у меня мозоли от спичек!..
Он пожал плечами и рассмеялся. Сплёл её пальцы своими, сжал, провёл подушечкой по костяшкам. От этого по спине пробежала дрожь.
— Бывает, что поднимаешь какую-нибудь большую дуру, и больше ни на что сил не остаётся. Тогда и копаешь лопатой, по-старинке. И хоронить если… да и просто хорошо бывает помахать, разгружает голову.
Ольша прикусила губу и кивнула. Она была огневичка из ударной группы, и копать ей приходилось не слишком много. В её полку стихийников вообще старались поменьше занимать физической работой, для этого было достаточно неодарённых, которым не приходилось по много суток сидеть без сна, выплёскивая из себя силу. А где-то, выходит, бывали и другие порядки.
Она снова провела пальцами по мозолям. Твёрдые, толстые, светлее и желтее, чем здоровая кожа. Их бы размягчить чем-нибудь, снять самый верхний грубый слой. А у указательного пальца и вовсе трещина, подзажившая, но всё равно видно. Отправил её к медичке с горлом, а сам-то!..
Ольша снова куснула себя за губу, погладила ладонь, а потом подняла на него взгляд, и…
Глава 5
Было совсем темно, и, может быть, поэтому глаза Брента казались почти совершенно чёрными. Только в глубине плескался отблеск костра.
А лицо у него — серьёзное. С каким-то неясным, сложным выражением. Он смотрел на Ольшу очень внимательно, пристально, будто пытался разглядеть в ней что-то или разгадать какую-то загадку.
Ольша улыбнулась робко. Сжала его ладонь двумя руками. Сплелись пальцы, он перехватил их, как-то очень медленно поднял…
Коснулся губами её запястья.
Ольша вспыхнула. Всё было какое-то тягучее, ненастоящее, и не пошевелиться, не дёрнуться, не сбежать, потому что она сама — как заколдованная. Замерла, а в голове — пустота, и только в животе что-то меленько дрожит, волнуется и переворачивается, и от этого горячо и немножко любопытно.
Её ладонь казалась в его руках очень маленькой. Тонкие пальцы, выпирающая костяшка запястья. Рваные царапины от ногтей на предплечье, там, где Ольша, не сдержавшись, разодрала руки до крови. Брент потёрся кончиком носа о тыльную сторону ладони, снова коснулся губами…
Ольша тихонько выдохнула, и он, прервавшись, заглянул ей в лицо. Заправил криво обрезанную прядку за ухо, ласково провёл пальцами от виска до подбородка. Ольша сглотнула и облизнула губы.
Несколько долгих мгновений они смотрели друг другу в глаза. Касание носов, тёплое чужое дыхание. Рука на спине — объятие, совсем мягкое, надёжное. Ласковое прикосновение к шее.
Ольша зажмурилась, и Брент поцеловал её.
Странно, но у него были мягкие губы. Суховатые, тёплые. И целовался он медленно, не слишком нагло, давая ей освоиться и осмелеть. Вот она немного расслабилась, пустила его глубже, горячее касания языка, он прижал её ближе…
Они столкнулись носами. Ольша распахнула глаза. Брент остранился.
Она покраснела так, что на лице, кажется, можно было жарить яичницу. Глянула на него с непониманием, покраснела ещё сильнее, прижала пальцы к губам.
Брент улыбался.
— Извини?
Ольша помотала головой и вцепилась зубами в костяшку.
Это было… приятно. Мягко, уютно. Брент немного пах дорогой и табаком, слегка — рекой, чуть-чуть — ёлкой, а сильнее всего — самим собой, и этот запах ей нравился. И целовался он уверенно, но нежно, не торопил и не давил. В поцелуе было куда больше медленной ласки, чем желания удобно пристроить свой член.
Ольша куснула губу и посмотрела на него с сомнением.
Брент всё ещё наблюдал за ней. Расслабленное, незлое лицо. Они здесь вдвоём, чернота вокруг, дорога, костёр, обе луны совсем узкие, тонкие, шумят ёлки, где-то ухнула сова. Даже ящер — и тот уснул, а от ствола остались только пахучие щепки. Над стоянкой висят защитные конструкции, силы в них хватит до утра. Ничто не мешает ему прямо сейчас бросить на лапник ещё одно одеяло, и…
Ольша вцепилась ногтями в предплечье, мучительно пытаясь высчитать, сколько дней прошло от осмотра у Тачи. Как она говорила, неделя или две? Или она не про то вообще говорила? И это было на второй день в поезде… или на третий, или четвёртый, и это ещё сколько дней до Рушки? И в Рушке они были три дня или четыре? Никак не меньше недели прошло, но Тача-то говорила про одну или две?
Сейчас ничего не болело, и даже ноющая ежемесячная боль прошла, и крови было уже немного. Но Ольша всё-таки выдавила:
— Только у меня сейчас… ну… эти дни.
Брент пожал плечами и снова улыбнулся, как будто его это совершенно не волновало.
Приобнял её за плечи, придвинулся ближе. Коротко поцеловал в висок. Пихнул в руки кружку, и Ольша сперва привычно нагрела подостывший чай и протянула её обратно, и только потом сообразила: это ведь была её кружка, жёлтая с красным цветком. Она купила её в Кречете.
Ольша смешалась, поскорее хлебнула чай и обожгла нёбо.
Брент так и сидел рядом. Его ладонь как-то естественно стекла ей на талию и теперь лежала там, тёплая и неподвижная. Он прикладывался к своей кружке и смотрел в огонь, и отблески плясали по лицу.
Большой,
