Когда родилась Луна - Сара А. Паркер

― Ты приехала с перевозчиком, ― заявляю я, и она ставит кружку обратно на стол. ― Ты тайком покинула Аритию после церемонии представления, пока небо было занято, решив, что твоему отцу потребуется больше времени, чтобы заметить это.

― Как проницательно с твоей стороны. Твой напиток на вкус как грязь.

― Это обычный вкус, к которому тебе придется привыкнуть, если ты намерена провести остаток своего долгого существования в качестве беглянки, влача убогую жизнь в разрушающемся королевстве, которое совершенно не подходит для оберегаемой принцессы, не имеющей представления о мире.

Она вскидывает бровь.

― Кто нагадил в твое рагу?

― Кто научил тебя так говорить?

На ее губах расцветает легкая улыбка.

― Видимо, меня не так сильно берегут, как ты думаешь.

Я хмыкаю.

Сомневаюсь.

Молчание длится достаточно долго, чтобы она прочистила горло и опустила взгляд на кружку, которую все еще сжимает в руке.

― Я… благодарна за то, что ты согласился встретиться со мной. Ты избавил меня от очень долгого путешествия через Болтанские равнины.

Значит, она направлялась в Домм.

― Я не знал, что у меня был выбор, ― говорю я, скрещивая руки на груди и наклоняя голову, глядя на нее в свете пламени. ― Твой приказ был сформулирован четко. Я не привык, чтобы мне приказывали. Не уверен, что принял бы это от кого-то другого.

Ее щеки краснеют, и она бросает на меня виноватый взгляд из-под светлых бровей.

― Прости. Мой наставник учил меня руководить твердой рукой. Его методы были сомнительными, но, полагаю, кое-что из его наставлений имело смысл.

Твердая рука?

Я поднимаю бровь. Жду.

― Не смотри на меня так.

И все же я, черт возьми, жду.

Она вздыхает, опускает взгляд на кружку, а потом говорит:

― Ничего особенного. Он просто бил меня хлыстом по костяшкам пальцев, когда я забывала соединить буквы.

Моя кровь превращается в магму.

― Он бил тебя хлыстом? За то, что ты забывала соединять буквы? ― спрашиваю я, мой ровный голос не выдает ярости, бурлящей в моих венах.

― Придурок, я знаю. Но Пах говорит, что жалуются только слабые, поэтому вместо этого я написала своему наставнику сонеты о ненависти, в котором он сгорал в огне, ― говорит она с торжествующей ухмылкой. Как будто она думает, что это компенсирует его поведение. ― Теперь каждый раз, когда я пишу что-то своим идеальным почерком, мне хочется ударить его по горлу. Не то чтобы я умела, но мне все равно хочется это сделать.

― Мне хочется отрубить ему голову.

Ее округлившиеся глаза смотрят на меня. Она открывает рот, закрывает его, качает головой и снова опускает взгляд на кружку.

Наверное, она думает, что я шучу.

Но нет.

Я бы также хотел отрубить голову ее Паха. Хотя этого я не говорю.

― Поэтому ты убегала раньше?

― Нет. ― Она выхватывает у меня напиток и делает глубокий глоток, от которого у меня сходятся брови, а затем опускает кружку, морщась. ― А почему ты в Сумраке?

― Кое-что ищу… Королева задолжала мне услугу. Кадок в Дрелгаде. ― Я пожимаю плечами. ― Время подходящее.

― А если он узнает?

― Не узнает. Если только ты не расскажешь.

― Возможно, мне стоит подумать об этом. Я довольно сильно оскорблена вкусом этой медовухи, который ты позволил мне выпить, не предупредив.

Я приподнимаю бровь. Уголок моего рта слегка подрагивает ― только потому, что она тоже улыбается. Через мгновение улыбка исчезает.

Как и моя.

― Тебе нужна помощь.

На этот раз она опускает кружку на стол гораздо аккуратнее, заглядывая в ее полупустые глубины и прикусив нижнюю губу.

Я вздыхаю.

Наклонившись вперед, я кладу предплечья на стол.

― В чем дело, принцесса?

Она сглатывает, и я слышу, как бешено колотится ее сердце, собираясь с силами, как это бывает, когда кто-то готовится к битве.

Ее голос превращается в хриплый шепот, когда она наконец говорит: ― Я… слышу его.

― Кого?

Еще один глоток, и она смотрит на меня остекленевшими глазами, поднимая бледную руку к своей диадеме.

К Эфирному камню.

Моя кровь застывает в венах.

Я откидываюсь на спинку сиденья и смотрю на нее, голова полна мыслей, которые я не могу обуздать настолько, чтобы произнести.

По ее щеке скатывается слеза, и я вижу ее.

По-настоящему вижу.

Темные круги у нее под глазами. Ее хрупкая, похожая на скелет, рука и то, как сильно выступают скулы. Ее ногти, обгрызенные так сильно, что местами кровоточат.

Она чахнет…

Внутри меня поднимается что-то свирепое и дикое.

Я наклоняюсь вперед, заставляя себя произносить слова сквозь стиснутые зубы.

― Как долго?

Она моргает, по щеке скатывается еще одна слеза, которую она быстро смахивает, опустив взгляд на столешницу.

― Точно не знаю. Мои няни говорили, что первые несколько фаз после рождения я кричала без остановки, что они считали странным, потому что диадема должна была ослабить меня. Они подозревали, что я уже тогда слышала Творцов и кричала, чтобы заглушить их болтовню, поэтому надели на меня железное ожерелье. Сказали, что я сразу же успокоилась.

Я сглатываю.

Я слышал, что она была беспокойным ребенком, но списал это на отголоски травмы, полученной ею в начале жизни в этом мире ― мире, который я возненавидел.

― Но по мере взросления тишина раздражала так, что я не могу описать, и я не могла избавиться от ощущения, что мне чего-то не хватает. Когда мне исполнилось восемнадцать, я сняла ожерелье, и все, что я услышала … ― это плач, ― хрипит она.

У меня пересыхает в горле.

― Его страх, его печаль… Они текли через меня, как река. Мне казалось, что меня разрывают на части, кусок за куском. ― Ее взгляд встречается с моим, и я думаю, что копье, вонзенное в сердце могло бы причинить меньше боли.

В этих больших голубых глазах столько страдания…

― Я снова надела ожерелье, ― говорит она, вытирая щеки рукавом. ― Я не снимала его много-много фаз. Потому что я была трусихой.

― Ты не трусиха, Кизари. Никогда не говори о себе так.

Она натянуто улыбается, затем отпивает еще медовухи, почти осушая кружку, прежде чем снова заговорить.

― В конце концов я нашла в себе мужество. Сняла ожерелье впервые за более чем восемьдесят фаз. Я прислушалась к его стонам.