Черноокая печаль - Зарина Солнцева

Рядом с медведем семенил молодой мальчишка. Что с важным видом тащил пару куропаток на плече, да сжимал самодельный лук во второй.

Услышав мой голос, голова медведя вмиг развернулась ко мне. Скинув с плеча огромную тушу кабана на руки идущих рядом мужиков, он двинулся ко мне. Широкими шагами преодолев лагерь, не меньше чем через мгновение медведь оказался рядом. Опустившись на одно колено. И совершенно не обратив внимания на блики крови животного на его шее и щеке, мужчина протянул руку и аккуратно пальцами прошелся по моим косам.

— Пришла в себя, черноокая.

И так искренне улыбнулся, что даже распекать его за ложь перехотелось. На дне голубых очей таял лед и искрилось что-то мне неведомое. Дерзкое и такое теплое, что я уже согрелась.

— Ага, пришла. — рядом защебетала Ведана. — Я вот ей сейчас помогу искупаться. Рядом ручей есть. Потом переодену в своих вещах. Косы ПРАВИЛЬНО переплету. А то жена твоя...

— Не надо!!

Я вцепилась в медведя стальной хваткой. Глазами умоляя его не оставлять на руки этой... деятельной бабы.

Благодарствую ей, конечно, за всё. Только не надобно мне ничего переплитать и переодевать.

От моего категоричного вскрика и медведь, и жена торгаша замерли, непонимающе глядя на меня.

— Мне муж... споможет. — неуверенно промямлила я и с надеждой глянула на медведя. — Поможешь ведь?

Глава 10

Глава 10

— Зачем ты солгал? Ну зачем же?

Черноокая лютовала не на шутку. Еще там, в трактире, принимая роды у несчастной бабы, я подметил: пусть и хрупкая она, но с стержнем внутри. С такой не попляшешь, как захочешь.

— А как мне надобно было им все рассказать?

Фырчу недовольно, носком сапога подбивая камешки на земле. Уже некоторое время я рассматривал голые деревья, что змерзли по зиме и сейчас не распушились свежей листвой, пока за моей спиной Наталка омывалась у ручья.

— Ну сказал бы, что я тебе... сестра!

Фырчит она со злостью в голосе. И, сдается мне, не оттого, что злится на мою выдумку, а оттого, что вода холодная, чай не лето. Но она упрямо продолжает свое дело, попутно распекая меня.

— Агась! — весело смеюсь я, взмахнув руками. — Сестра, как бы не так. Ты себя видала? А меня? Да мы ж как небо и земля!

— Ну не женой же нарекать сразу!

— А чего тебе не по нраву, я не пойму! Первой ты все начала еще в той пещере. Позабыла, что ли?

— Так было надо!

— Вот и сейчас было не в терпеж как надо!

Раздосадованный нашей маленькой ссорой, я резко крутанулся на каблуках сапог назад, позабыл, что я как бы бдил свещенное женское тело. Предстоящая картина стала усладой для моих очей.

Обнаженная спина ровная и нежная, как у младенца. Позвонки, словно вырезанные из дерева, белого дуба, отчетливо виднились под кожей, маня посчитать их пальцами, а лучше очертить губами, до самого низа... где манящие округлости разделяла тонкая линия. А девичьи ножки казались тоньше, чем у дикой егозы.

Аккуратные плечики дрожали, косы мокрым каскадом ниспадали по ним. Девчонка стояла ко мне спиной, выжимая из длинного смолиного богатства всю влагу. Оттого и не заметила меня сразу. Ох, Третьяк, если бы ты на ней и не пялился, как голодный волк на младую косулю, быть может, она бы и не обернулась. Да и не поймала тебя на таком непотребстве!

— Не подглядывай!

Звонко закричала Наталка, прожигая меня темными очами. Подпрыгнув, я резко обернулся обратно, к лесу передом, а к ней спиной. Боги мои! Как мальчишка, что впервой голую бабу повидал!

— Так не видно ничего — темень!

— Вот и не подглядывай!

Ух! Ну и сталь у нее в голосочке, так и тянет повернуться назад, да снова глянуть.

— Сворачивайся быстрее, а то я слышу, как твои зубы дробь отбивают!

Требую от нее строго. И, несмотря на крепкий характер, девчонка не препирается со мной. Разумно натягивает рубашку и семенит по скользким камням в мою сторону.

Поймав ее проходящую мимо меня, тут же скидываю с плеч добрый плащ и кутаю в него. Девчонка тихонько пискает и пораженно распахивает глазища, когда я усаживаю ее на валун и сажусь перед ней на карточки.

— Ты чего, Третьяк?

С тревогой смотрит на меня, а я, достав из-за пазухи отрез чистой ткани, начинаю с силой, не щадя, протирать ею девичьи стопы.

— Не хватало еще, чтобы тебя хворь одалела! Сейчас разотру тебя хорошенечко, дабы точно не приболела.

— Ой... ай... ах...

Не привыкшая она к крепкой мужской лапе, вот как дергается. Но и я не сегодня рожденный, хватаю за колени и прижимаю к себе ближе. Сорочка не по своей воле задирается. А там такие манящие бедрашки.

— Ты куда, наглая морда, уставилась?!

Фырчит разъярённо Наталка, а я глаз не могу отвести и надышаться ее особым ароматом тоже. Ты ж моя лапонька.

— Так темно же... Я на ощупь... Только согреть.

Мои пальцы поднимаются выше по бедрам. И я тут же получаю по ним. Хотя ей больнее только стало, с ее-то мелкими ручками.

— Ой... девка, что же ты меня все губишь.

Фырчу себе под нос и, пока она снова не заупрямилась, ныряю жесткой тряпкой под плащ, начинаю растирать спину и копчик.

— Ой... ах... ар... да... что... ты... уй!

— Так, сиди и не чирикай!

Фыркаю на нее напущенно строго и продолжаю с важным видом девчонку согревать. Хотя хочется не так, хочется по-другому. Старинному способу, всё как предки завещали. В баньке, по тепленькому. Чтобы сорвала голос от удовольствия. Чтобы имя мое кричала на весь лес. Чтобы кожа ее нежненькая да бледная покрылась от пяточек до макушки алеющим румянцем от всего непотребства, что лезет сейчас в мою голову.

Я бы потом ее завернул в пушистое полотенце, увел бы на ложе и кормил бы из рук медовыми фруктами да ягодами. Поил бы хмельным вином из своих лучших запасов. А потом бы...

— Хваттттитт... ты кооожу с меня сдддерешь...

Что-то я замечтался. А еще позабыл, что бывают молодки нежные, как первый снег, там глядишь, сильнее сожмешь, и она растает.

Убираю тряпку и кутаю ее поплотнее в свой плащ.

— Больше никаких омываний на