Проклятая попаданка серебряной совы - Нана Кас
Его вопрос повисает в воздухе тяжёлой глыбой. Он звучит не как обвинение, а как отчаянная, почти болезненная попытка докопаться до сути. Виктор действительно пытается понять. И в этой искренности есть что-то гораздо более страшное, чем простой гнев.
Паника, острая и слепая, сжимает горло. Лгать сейчас бесполезно. Он не поверит. А правда… правда может стать либо моим приговором, либо единственным шансом на спасение.
— Я… я просто пытаюсь вспомнить, — вырывается у меня в неестественно высоком тоне. — Врач сказал, что знакомые предметы, запахи могут помочь… Мне показалось, я что-то вспомнила именно здесь… Какую-то важную деталь…
— Важную деталь? — Он перебивает меня и закатывает глаза к потолку. — И эту деталь ты ищешь в старых записях Киллиана? Алисия никогда не интересовалась его работой. Считала это скучным.
— Люди меняются после потрясений! — пытаюсь я парировать, пока из-под ног уходит почва. — Я не могу это контролировать…
— Не настолько, — отрезает он, чуть ли не шипя. Виктор подходит так близко, что я чувствую запах дорожной пыли и холодного металла. — Ты путаешься в простейших деталях её жизни. Ты не та. И я хочу знать, кто ты и зачем здесь.
Отчаяние поднимается комом, острая и слепая, сжимая горло. Продолжать лгать? Или сказать правду, в которую он не поверит? В любом случае всё, что я скажу сейчас, его не устроит и может стать моим концом.
Я сжимаю пальцы так, что ногти впиваются в ладони, и выдыхаю то, что таила в себе все эти долгие дни.
— Я из другого времени, и я знаю, что скоро должна умереть. — Мой голос хрипит, наполненный неподдельного ужаса. — Что-то перенесло меня из будущего. Я читала старое письмо, дотронулась до ларца… и очнулась в гостиной. В теле Алисии.
Тиканье десятков хронометров внезапно стихает, словно и они затаили дыхание.
Виктор смотрит на меня широко раскрытыми глазами, его плечи опустились, а рука, которую он поднял в жесте, так и застыла в воздухе. Он отступает на шаг, потом ещё один, пока спиной не упирается в косяк двери. Его лицо, всегда такое живое и выразительное, стало абсолютно пустым. Мужчина смотрел на меня, но не видел. Взгляд обращён в какую-то бездну, которую моё признание обнажило с безжалостной яростью.
— Нет… — это даже не слово, а выдох, полный такого неверия, что меня пробирает озноб. — Нет, этого… не может быть.
Он проводит рукой по лицу, и его пальцы откровенно дрожат.
— Этого не было… никогда… — бормочет он. — Всегда… всегда было одно и то же. Обморок. Провал в памяти. А потом… потом она постепенно возвращалась. Становилась собой. Немного не такой, иногда… с пробелами… но собой! А он… он был счастлив. Говорил, что наконец-то у него получилось. Что он вернул её. Что просто… что-то пошло не так, и она ничего не помнит.
Виктор поднимает на меня глаза, полные отрицания и настоящей паники. Он словно теряет рассудок, и мне абсолютно не по себе видеть его в таком состоянии. Я тоже отхожу, чтобы, если что, можно было убежать.
— То, что ты говоришь… — его голос сорвался на шёпот, — это… это ещё хуже. Это полный крах. Это значит… он не вернул её.
«Всегда было одно и то же». «Он был счастлив». Эти обрывки фраз складывались в картину настолько чудовищную, что мой разум отказывался её принимать.
Виктор медленно выпрямляется, отрываясь от косяка двери. Его лицо всё ещё бледное, но в глазах зажигается новый огонь чего-то безжалостного.
— Он не должен об этом узнать, — шепчет он со сталью в голосе. — Никогда.
Глава 27
Тишина, последовавшая за его словами, опускается гуще пыли на книгах и бархате портьер. Она давит, превращаясь в высокочастотный звон, под стать безумному тиканью часов, словно сорвавшихся с цепи и теперь отсчитывающих секунды до неведомого конца.
Виктор не движется, прислонившись к косяку двери. На его лице застыла единственная эмоция — бездонный ужас. Он смотрит в какую-то пропасть, которую моё признание обнажило перед ним.
— Как? — это слово вырывается у него хрипло, словно сквозь стиснутые зубы. Он не уточняет, не требует деталей. Этот вопрос висит в воздухе сам по себе, огромный и безнадёжный.
Я молчу. Что я могу ответить? Рассказать о пыльном кабинете, о письмах, о шкатулке с потайным отделением, куда я сунула пальцы и коснулась холодного металла? Он не поверит. Или поверит, и от этого станет только страшнее.
— Почему ты? — он отрывается от косяка, делает неуверенный шаг вперёд. Его взгляд, наконец, фокусируется на мне, сканируя моё лицо, руки, складки платья, будто ища клеймо, следы иного мира. — Почему именно тебя выдернули из твоего времени и швырнули сюда? Что ты такого сделала?
— Я ничего не делала! — голос мой срывается, звуча как у отчаянного загнанного зверя. — Я просто… наткнулась на письма. Без подробностей, но я знаю историю Крыловых. И так вышло… Мне было интересно узнать больше. Я не могла остановиться, ища ответы.
— Ответы? — он безрадостно смеётся. Звук получается сухим и трескучим, как ломающаяся кость. — На какие вопросы, чёрт возьми, ты могла искать ответы в будущем, что тебя принесло сюда, в эту… ловушку?
И не даёт мне говорить, сыпля вопросами один за другим, будто удары хлыста.
— Кто ты? Как тебя зовут на самом деле? Откуда ты?
— Лидия, — выдыхаю я своё имя, настолько чуждое в этих стенах, будто произношу запретное заклинание. — Меня зовут Лидия. Я из… из далёкого будущего. Из мира, где о вас остались лишь строчки в учебниках и пара тёмных легенд.
Мускулы на его скулах напрягаются. Виктор проводит рукой по лицу, смахивая несуществующую пыль, этим жестом выдавая крайнюю степень усталости.
— Легенд, — повторяет он без выражения. — И что же эти легенды говорят? О нашем конце?
— Что род исчез. Всё… Или погибли. Запись была скупа на детали. Но моя
