Без ума от истребителя - Эли Хейзелвуд
Самое приятное в жизни в монастыре для меня, конечно, было чувство сестринства, которое я там обрела. Женщины, с которыми я делила кров, были моей опорой. Моей семьёй. Моей общиной. Они показали мне всю прелесть общей жизни, и я наивно надеялась, что такого рода единение никогда меня не покинет.
Пока мой создатель не вырвал это с корнем, и я изнываю по этому с тех пор.
Корень проблемы — в природе моего вида. Многие предания исходят из того, что мы любим держаться вместе. Там упоминаются кланы, логова и сообщества, где вампиры объединяются, чтобы сплотиться перед коварными замыслами. Они подразумевают, что у нас есть организованное общество, что мы делимся добычей, встречаемся, трахаемся и рожаем милых детишек-вампиров. Но это не имеет ничего общего с реальностью. Большинство вампиров крайне территориальны. Они не переносят близкого присутствия себе подобных, жаждут конкуренции даже при обилии ресурсов и скорее перережут друг друга, чем предложат разделить трапезу.
Вампиры — отвратительные сосунки (без каламбура) — и обречены на вечные распри и одиночество. Естественно, именно меня, общительную и жаждущую дружбы молодую девушку, и сделали вампиром. А поскольку ни аббатиса, ни монастырь, ни обязательные посты раз в две недели не сделали из меня слабачку — и не искоренили моего упрямства — даже по прошествии тринадцати веков вампиризма я до сих пор не готова принять новые реалии.
Боюсь, именно это и станет моей гибелью.
***
Моя новая полоса неудач началась несколько месяцев назад, когда новый вампир въехал в дом слишком близко от моего.
Изначально я не придала этому большого значения. Нью-Йорк огромен, и я очевидно была не единственным вампиром в городе. Но Манхэттен был моим личным местом охоты последние десять лет, в основном из-за изобилия моего любимого типа добычи.
Мой девиз прост: если уж раз в пару недель приходится высасывать кого-то досуха, почему бы не сделать это с каким-нибудь исполнительным директором из Goldman Sachs3?
Но неожиданно я перестала быть единственным вампиром в радиусе семи кварталов. Это был явный вызов, и мне оставалось два варианта: сматывать удочки из места, где я жила последнее десятилетие, или постараться выжить новичка со своей территории.
Упрямо я выбрала позорный для нашего вида третий путь — не делать ни того, ни другого.
Мне нравилась моя крохотная квартирка. То, как рано садилось зимнее солнце в этом городе. И то, как пешеходы проносились мимо, превращаясь в размытые силуэты, не осознавая скоротечности своих коротких жизней, изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц. Я наслаждалась сменой времён года, музеями и кинотеатрами, запахами забегаловок, в которые мне не было хода. А недавно меня, похоже, приватизировала небольшая стайка енотов. Они взбирались по пожарной лестнице и смотрели в моё окно, пока я не давала им еду, шипели на меня, пока поглощали то, что я добыла, а затем по-хамски сбегали, без сомнения, к другому идиоту, который тоже раскошелился на курицу-гриль в продуктовом специально для них.
В общем, мне жилось неплохо. Мне не хотелось тратить недели на подготовку засады на какого-то идиота, который напрашивался на драку, но и переезжать я тоже не собиралась. Поэтому я нашла для себя третий путь: игнорировать новенького и надеяться, что он ответит тем же.
Естественно, он этого не сделал. Вместо этого, после нескольких месяцев спокойного сосуществования, которое усыпило мою бдительность, он напал на меня во время ночной прогулки в Центральном парке.
Да ерунда. Это было свинством с его стороны не предупредить меня перед нападением — мог бы хотя бы из вежливости голову лошади в кровать подкинуть или прибить записку к двери окровавленным ножом. В любом случае, это явно был зелёный вампир. Самец, которому всего-то пара сотен лет. Расправилась с ним без проблем.
Я оставила его валяться без сознания под Обелиском и решила: «Да пошло оно всё! Я не буду терпеть подростковые закидоны. Съезжаю».
Моей первой ошибкой стало то, что я его не связала.
Второй — то, что я заскочила в квартиру за несколькими вещами: бронзовый гребень, который дала мне мать перед вступлением в монастырь; небольшой портрет Донны Лючии — человека, которая раскусила, что я вампир, и всё равно объездила со мной всю Европу, написанный Боттичелли в 1400-х годах; аудиокассета с песнями, которые я написала в период увлечения шугейзингом4. Такие вот мелочи.
Вампир-Подросток-Отморозок уже был там, поджидая. И на этот раз ему удалось застать меня врасплох, вырубить и затащить в заброшенное здание, где он привязал меня к стулу, привинченному к полу прямо перед окном, выходящим на восток. Я очнулась перед самым рассветом, как раз вовремя, чтобы подумать: оставила ли я за свои почти четырнадцать веков на земле хоть какой-то след, и заметит ли кто-нибудь моё исчезновение.
«По крайней мере, — подумала я, — еноты заметят. Когда проголодаются».
Солнечный свет начал пробиваться сквозь стекло, и единственное, о чём я успела подумать в последние мгновения, и единственное, что всплыло в моих последних секундах и не приходило на ум лет десять, было:
«Лишь бы ты не досталась никому другому до меня, Этельтрита».
Ах, да. Лазло Эньеди. Надеюсь, он не очень расстроится.
«Если тебе станет легче, — подумала я о нём с нежностью, мысленно призывая Вселенную передать послание, — я бы предпочла смерть от твоей руки».
Видимо, я предпочла бы это настолько сильно, что мой разум создал его из воздуха. Эньеди, самый опасный из всех истребителей Хэльсинга, которых видели вампиры, стоял передо мной. Последний мираж перед кончиной.
— Ну, привет, — сказала я ему со слабой, насмешливой улыбкой. — Не смог смириться с тем, что кто-то другой меня прикончит, да?
— Я знаю, что принадлежит мне, — пробормотал он своим привычным резким тоном.
