Дневник травницы - Канна Шорен

* * *

Солнце уже почти скрылось на западе, когда Есения подъехала к своему дому. Настроение за время поездки ни капли не улучшилось, она на протяжении всего пути понуро смотрела куда-то в пустоту, думая о чём-то своём. Изредка отвлекалась и корректировала движения Ворона. Во дворе первым, кто её встретили были сидящие на порожках сеней Святогор и Ночка. Мальчик что-то говорил кошке, а та лишь мяукала, как бы отвечая. А, может, и правда понимала и отвечала?..

Увидев вернувшуюся хозяйку, фамильяр с призывным и немного злым «Мяф» спрыгнула на землю и помчалась к Есении. Забравшись по дублёнке вверх, устроилась на плече словно какой-то попугай и принялась громко урчать. Девушка натянуто улыбнулась, почёсывая любимицу и передавая поводья Святогору. Сил у неё почти не осталось, переживания буквально высосали из неё всё живое.

— Есения? — в сенях показался Яромир, медленно подходящий к ней и осматривающий её с ног до головы. — Ты в порядке? Выглядишь не очень.

— Угу, — только и произнесла с кивком девушка.

Она неспешным шагом подошла к нему и… обняла. Уткнулась носом в пахнущую теплом рубаху и зарыдала. Громко скуля, выплёскивая все накопившиеся эмоции и сжимая его одежду на спине в своих ладонях цепкой хваткой. Она почувствовала лишь через время, как мужчина крепко обнял её, пытаясь будто закрыть от всего, дать выплакаться. Это ей и нужно было…

Глава 25

Яромир на протяжении уже почти трёх месяцев каждое утро просыпался с болью. Если по началу она была невыносимая, и единственное, что помогало как-то её облегчить — это загадочные для него отвары от Есении, то сейчас же, когда наконец-то он начал передвигаться самостоятельно почти без боли и прихрамывания, разве что до сих пор использовал трость. Всё ещё к вечеру, если за день много ходил, случались судороги, которые он научился разрабатывать теми движениями, которые ему показала целительница. Есения была достаточно безжалостной девушкой, заставляя его по доброму часу, а то и двум гулять по едва просыхающей земле, тем самым позволяя и ему, и Ворону размяться. На коня девушка пока что запрещала даже пытаться сесть.

Также раньше Яромир спал большую часть суток. Просыпался около полудня и засыпал вскоре после заката. Но в последнее время из-за отсутствия сонного отвара, поднимался чуть позже Есении, а засыпал примерно тогда же, когда и она. Она или только приносила всё для приготовления утренней трапезы, или вовсю кашеварила, когда мужчина открывал глаза. Но сегодня был какой-то необычный от привычного распорядка день.

Это было необычайно солнечное утро третьего дня месяца Холодных ветров. Яромир проснулся спозаранку, солнце едва выплыло на небо, в доме витал густой запах свежеиспечённых блинов, а готовившая их Есения что-то весело напевала, слегка пританцовывая. Мужчина в очередной раз поразился смене её настроения. Всего несколько дней назад она уткнулась ему в плечо и истошно зарыдала, не говоря ни слова, а сейчас веселится так, словно ничего и не было.

— Доброе утро, — продрав заспанные глаза и широко зевнув произнёс Яромир.

— О! Доброе! Собирайся! — восторженно сказала девушка.

— Куда? — слегка ошарашенно спросил мужчина, неспешно отбрасывая одеяло. — К чему такая спешка?

— Масленица же! — Есения виртуозно завернула в блин немного того, что назвала когда-то повидлом, и внаглую запихнула его в приоткрытый рот Яромира. — Мой любимый праздник, между прочим!

Блин оказался тончайшим, лёгким, словно ничего не весили, а ещё мягким и невероятно сладким. С удовольствием проглотив его, мужчина встал и потянулся было за ещё одним, как получил быстрый и лёгкий удар по ладони.

— Ещё распробуешь, это будет на общем столе, — девушка накрыла внушительную стопку блинов непонятной для Яромира широкой и высокой посудиной, чем-то напоминающей ведро.

Мужчина пожал плечами, мол, ладно, распробую позже, и, прихрамывая, при помощи трости поспешил в ванную, приводить себя в порядок, как обычно делал по утрам. Сняв через голову рубаху, он невольно засмотрелся на неё ненадолго, а после положил в ушат, для дальнейшей стирки. Всю одежду с момента, как оказался в этой деревне, покупала Есения, как-то понимая нужный размер и даже отчасти его вкусы в одежде, а любил он простую и невычурную: белая рубаха с вышивкой на выход и тёмно-серые для обычной жизни, простые тёмные штаны и даже один мастер изготовил ему лапти для прогулок. Сапоги, в которых он приехал, дожидались лишь периода, когда можно будет ходить без опоры и уехать обратно, в стольный град.

Яромир осматривал свой уже почти заживший, с затянувшимися розовыми шрамами живот с тремя параллельными полосами и двумя, такими же параллельными, пересекающих их. Медленно, разглядывая каждую мелочь, отмечая, как точно и аккуратно девушка его зашила, швы сами были сняты меньше двух дюжин дней назад. Шрамы останутся с ним навсегда, разве что с возрастом станут белёсыми, почти незаметными для сторонних наблюдателей. На ноге была похожая ситуация, разве что рана изначально была одна, рваная и большая.

Окатив себя водой с помощью небольшого ведра, он взял в руки люфу и мыло, вновь уловив от него яркий запах каких-то фруктов, смутно напоминающие ему южные заморские апельсины. Оно не первое такое, Есения имела достаточно большой запас разнообразного мыла. В самом начале было необычное, отдающее какими-то терпкими цветами, что крайне ему не нравилось, но приходилось стоически терпеть противный для него запах. На благо, с кожи он достаточно быстро исчезал. Тщательно намылив тело и уже порядком засаленные волосы до скрипа, он, облепленный мыльной пеной словно нашкодивший ребёнок грязью, снова опрокинул на себя ведро воды, а следом ещё два, смыв всё до конца. Яромир тряхнул головой, разбрызгивая по стенам остатки воды. Зачесав волосы назад и хорошенько растеревшись полотенцем, он надел оставленные явно Есенией парадную рубаху и штаны и вышел из комнаты, не забыв про оставленную у входа трость.

Есения уже не крутилась у печи. Напротив, она достала откуда-то небольшое зеркало в серебряной рамке и спокойно сидела за столом возле него, что-то поправляя около своего лица, тихо ругаясь и шипя. Но самое неожиданное для него было — это её распущенные волосы. Он никогда этого не видел. Ему казалось, она даже спала с косами, изредка меняя их количество с одной до двух и изредка доводя до четырёх. Простоволосая и босая, в простом сарафане, залитая лучами рассветного солнца, она казалась не грозной целительницей,